…Он заехал в горисполком. Председатель Сабеков, демобилизованный после ранения, носивший еще командирскую форму, уже знал о случившемся; с ним быстро договорились, чем город может помочь в укрощении Филипповки — передадут обращение по радио к домохозяйкам, старикам, снимут часть повозок, на которых развозят хлеб по магазинам, свезут на рудник наличные пожарные помпы, насосы.
— Сейчас разберемся, что еще можем, — тряхнул пустым левым рукавом гимнастерки Сабеков, черноликий и симпатичный, и Куропавин уехал, чтоб не мешать: знал, что тот сделает все предельно быстро, сделает четко, максимально возможное.
В машине кинул Касьянычу:
— К Быструшинскому лагерю.
И тому не надо было дополнительно пояснять, что это значило: тогда, зимой, эвакуированных с эшелона, какой пришел со станции Локоть в Свинцовогорск, разместили с трудом по домам горожан, в складских помещениях, а главное — на пустыре, за Быструшкой, люди сами ставили бараки из запасов досок, бревен, что оказались в леспромхозе; нашлись и такие, кто вручную распиливал и бревна; за зиму и лето на пустыре вырос целый барачный поселок. Люди, попавшие в злосчастье, сорванные с насиженных мест, заброшенные ветром войны сюда, в бараки, обихаживали их как могли. Субрятов, довольный, что в леспромхозе дела пошли, как он говорил, «на пять», возможно, первым и назвал барачный поселок «Быструшинским лагерем». Суетился, активничал Субрятов с «лагерем», будто даже преобразился, дыбил, выставлял горделиво усохлую грудь, когда поминали добрым словом «лагерь», непостижимо выросший, приютивший в лихолетье людей.
Подъезжая сюда, Куропавин еще не знал, как поступит, пойдет ли по баракам или получится как-то по-другому; родившаяся там, на рудничном дворе, — обратиться к людям, каким он поспособствовал в критическую минуту, — мысль эта теперь уже не казалась такой очевидной и бесспорной: все-таки многие, ему было известно, пристроены, работали, значит, заняты, в бараках мало кого сыщешь.
Ему просто повезло: машина только въехала на комкастую, перемешанную у бараков землю, схватившуюся поздней приморозью, как увидел вышедшего наружу с ведром мужчину, от ветреной, свежей потяжки сгорбившегося под фуфайкой. Что-то знакомое почудилось Куропавину в испитом и костлявом человеке, и он дотронулся до руки Касьяныча, и тот остановил машину. Мужчина щуристо из-под рыжеватых ресниц разглядывал Куропавина, вышедшего из машины и направившегося ко входу в барак. И узнали друг друга.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте, товарищ Куропавин! Посмотреть, как живем? Не хоромы, но можно… Ить время какое!
Испитое лицо было выбритым, чуть даже посвежевшим, и Куропавин невольно представил его, бившегося в кашле в кабинете начальника станции Локоть с мальчонкой на руках, канючившим бесцветно: «Папы хочу… Па-а-апы!..»
— Заходите, будем рады! — возвращая Куропавина к реальности, сказал мужчина, звякнув ведром и делая движенье открыть дверь в барак.
— Нет, другое привело… — отозвался Куропавин. — Прорвала Филипповка плотину, шахту затопила. Люди нужны, помочь в несчастье.
— Вона што! — Напряженная гримаса, скользнув по лицу, застыла. Он секунду думал, потом шатнулся костистой в ватнике фигурой к шоферу: — Давай, друг, подуди.
Сипло, то длинно, то коротко, разливал свои звуки в сыро-холодном воздухе клаксон, и вскоре из бараков первыми повыбегали ребятишки, окружили машину, Куропавина с тем костистым мужиком, и когда собралось десятка полтора, тот сказал:
— Айда, пацаны, назад, родителев своих скликайте, мол, секретарь Куропавин — знаете — приехал, мигом просит всех… Ну!
И опять не ожидал Куропавин: люди высыпали из бараков, подходили, тесно сбивались, здоровались, на ходу одевались, — толпа в считанные минуты собралась большая, подходили еще, все больше женщины. И Куропавин ощутил какую-то теплинку, внезапно проклюнувшуюся сквозь еще не угомонившуюся, перекипавшую сумятицу, — будто чуть прожег, засветился лучик веры. И заговорил:
— Несчастье на комбинате, товарищи. Филипповка прорвала плотину, затапливает шахту «Новая», какую должны были пустить в эти дни. Под угрозой свинец для фронта. Надо срочно остановить стихию, восстановить дамбу. — Сделал паузу, и когда снова заговорил, понизился голос: — Было, товарищи, на станции Локоть… Город принял вас, выручил… Теперь обращаюсь к вам. На вас надежда. Все, кто может… Лопаты, носилки, корзины — все пойдет. Вот так, товарищи. Что больше говорить?.. Жду через пять минут.