Наверное, так оно и есть. Войнег, выбравший для постоя чужую усадьбу, действовал неспроста. Волки могли въехать в другие ворота, которые были распахнуты им навстречу. А вот зачем Перуну понадобилось сводить Ладомира с Людмилой, замужней и порожавшей женщиной, на это человеческого разумения уже не хватало и оставалось только руками развести да сказать - воля божья.
Людмила Бакунины слова выслушала как приговор - лицом побелела и закрыла глаза. Была мужняя жена, хозяйка в большой боярской усадьбе, а теперь невесть кто - приблудня на подворье чужого бога. А на то, чтобы закричать и согнать с родного крыльца пришлых людей, нет ни сил, ни прав. Вершится всё здесь по воле Перуна и боярина Блуда, который вправе распорядится своими жёнами, чадами и челядинами.
Славна в первое мгновение тоже испугалась, но потом отошла, закраснелась под Пересветовым взглядом, завиляла глазками. Ей этот дом не успел стать родным и понесла она своего ребёнка не от боярина-мужа, а от Перунова выродка в волчьей шерсти. На Ладомира Людмила смотрела с ненавистью. Именно этот человек разрушил уклад Блудова дома, испохабил всё, чем она так дорожила, за что терпела и страдала.
А щербатый ведун всё шевелил и шевелил губами, сцеживая меж редких зубов никому не нужные слова. Кровавый бог славянский, да не бог даже, а идол, чудище лесное, распоряжался судьбой Людмилы и её детей так, словно имел на это полное право. Губы Перунова ближника, похожие на опившихся кровью червей, перестали шевелиться, а потом и вовсе исчезли куда-то с Людмилиных глаз. Следом ушли Славна и Пересвет, попрятались домочадцы, оставив хозяйку с ненавистным ей теперь человеком. Вот тогда Людмила и завыла в голос - горечь, скопившаяся в душе, сама помимо её воли, рванулась наружу. Опомнилась она тогда, когда Ладомир, обхватив за плечи, стал совать ей чашку с молоком. И даже удивилась Людмила его лицу - чего он так испугался, бабьего плача не слышал, что ли?
- Ненавижу, - простонала она сквозь не желающие раздвигаться зубы. – Ненавижу тебя.
В ложницу он отнёс её на руках и присел рядом, поглаживая её по руке и словно бы извиняясь за принесённое в дом несчастье. А ей вдруг пришло в голову, что в случившемся есть не только его вина, но и её тоже. И её вина неизмеримо больше. Он-то вольная птица, а она мужняя жена, да ещё и годами лет на пять-шесть старше. И не только желание спасти мужа двигало ею тогда, но и иные чувства, до сих пор не до конца ей понятные. Нет, если бы не принудил её Ладомир, то добро бы она к нему не пошла, но это принуждение она не сочла ни бедой, ни позором. А без мужа Людмила могла бы остаться уже тогда: убили бы боярина Мечислава Владимировы псы так же, как убили они несчастного князя Ярополка.
Бог спас его тогда - Бог, которого она молила и по ночам и среди бела дня. А на боярине Мечиславе была страшная вина -Иудина. И от этой вины он маялся сердцем. Кабы у Людмилы хватило ума и терпения заставить его просить о прощении Бога истинного и милосердного, то не пошёл бы он кланяться богам ложным, не попал бы в тенета хитрых лжепророков, у которых руки в крови до самых плеч. Так может, и Ладомира Бог послал ей с той же целью - наставить боярина, росшего без отца и матери среди последователей ложной веры на путь истинный? И вправе ли она уйти в сторону, оставив душу сидящего на её ложе молодого и не успевшего много нагрешить человека пропадать во мраке язычества? И не такие грешники, отринув от себя ложную веру, шли к Богу истинному, и Он их прощал и принимал в свое стадо, ибо милосерден к раскаявшимся.
- Ты не будешь чинить мне препятствий в моей вере?
- Это твой выбор, какому богу кланяться,
- А коли волхвы будут с тебя требовать? - Это твой выбор, - нахмурился Ладомир. - Богам жертвуют от сердца, а не по принуждению.
- Увезешь меня в Плешь?
- Нет. Возьму только старшего твоего сына Мечислава. Ему уже одиннадцать лет, пора привыкать к мечу. А ты здесь останешься хозяйкой. С тивунами и приказными я завтра сам поговорю - кто против слова твоего поперёк своё скажет, тому я спущу шкуру по приезде в Киев.
Рука его, лежавшая на животе, уже не казалось такой тяжёлой - если муж ей теперь Ладомир, то вправе спрашивать бабьей службы. А потому и приняла его безропотно, как и подобает замужней женщине принимать взалкавшего плоти мужа. Только бы не задохнуться в этой любви и не утратить мира божьего, отдав себя на волю языческих волн. И шёпот становится жарким против воли, и пальцы тонут в волосах никак с волчьей шерстью несхожих. Не волку подобен человек, а Богу, и надо сделать всё, чтобы в его душе не угасла Божья искра в тот момент, когда в животной близости рождается новая жизнь, ибо и эта жизнь тоже от Бога.
Весть о том, что боярин Блуд встал на путь волхва Перуна, застала боярина Ставра врасплох. Он так и замер с полной до краев чаркой у рта, глядя вмиг осоловевшими глазами на Ладомира.
Боярин Хабар, кряхтя, почесывал затылок. Каждый, конечно, волен выбирать себе дорогу, особенно если эта дорога выводит в ближники Перуна, но как-то всё это уж слишком неожиданно случилось с виднейшим в Киеве боярином. Остаётся только руками развести в ответ на изумлённое мычание Басалая.
А Басалаю есть от чего мычать - он Блуду не чужой, и уж, конечно, ему не безразлично, в чьих руках окажутся родовые земли.
- Боярин Блуд ещё не умер, - усмехнулся Бакуня, принимая здравную чарку. - А, кроме того, сын есть у боярина, которому и надлежит множить отцовские нажитки.
А тому Мечиславу, сыну Блуда, от силы лет одиннадцать - какой из него боярин? А по старой правде, идущей от дедов, всё отходит к старшему в роду, кроме личных нажитков. Не вправе боярин Блуд подобным образом распоряжаться родовыми землями.
- По воле боярина Блуда его жёны, чада и челядины уходят в род Гастов, с нажитками и податями с земель, кроме тех, что переданы Перуну. А с родом Семагиным Блуд давно в разделе.
Боярин Басалай собственной слюной подавился от таких Бакуниных слов. Да где же это видано, чтобы жена при живом муже уходила в чужой род вместе с нажитками и землями. Прежде всегда родовичей спрашивали, если случалась беда с мужем - не возьмут ли вдову с приплодом? И брали, как не взять, - и второй женой, и третьей, а детей брали в сыновья и дочери - не чужие чай. Да и добро родовое нечего отдавать в чужие руки. А тут извольте радоваться – род Гастов. Да этого рода давно уже след простыл на древлянских землях. Живут изгоями в землях иных. Какое они имеют право разевать пасть на земли полянского рода Семагов?
Ни у Хабара, ни у Ставра в этом деле личного интереса нет - они ни Семагам, ни Гастам не родовичи, а потому к ним и обратился за поддержкой Басалай. И на взгляд хозяина дома боярина Ставра обратился совершенно справедливо. Такого прежде не было на полянских землях, чтобы боярские вотчины и родовые земли прилипали к рукам волхвов. Правда, род Семагов давно уже покололся на части, чёрный люд от земель отодвинули, старшина всё к своим рукам прибрала, и тому же Блуду дедина досталась не от дядьёв, а от отца, и тот в свою очередь получил её от отца, который к слову не был в своей семье старшим и многие свои земли от князя Олега получил, а не от рода. Так что прямого права требовать все Блудовы земли у Басалая нет. Земли те частью не родовые, а вотчинные, а над вотчинными землями род властвовать не вправе. Так что вотчиной своей боярин Блуд волен распорядиться, как ему на ум взбредёт, а вот о землях родовых, которые отыщутся под Блудом, боярин Басалай и прочие Семаги вправе спорить на княжьем суде.