– Мы с лейтенантом будем польщены, – раздался позади них голос. – Давненько не были в деле. Самое время окунуться, так сказать, в гущу событий.
Бесшумно, словно тень, на пороге вырос Самад в другом мундире Дикинсон-Смита; за губу случайно, словно замудренное предложение, зацепилась сигарета. Он вообще был красив, а блестящие офицерские пуговицы лишний раз это подчеркивали; в контрастном свете дня, в обрамлении дверной рамы его фигура проступала пугающе-величественно.
– Мой друг хотел сказать, – произнес Самад нараспев в очаровательной англо-индийской манере, – что он, к черту, не капитан. Капитан, к черту, я. Капитан Самад Икбал.
– Товарищ Николай – Ник – Песоцкий.
Они сердечно рассмеялись и пожали друг другу руки. Самад закурил.
– Это мой лейтенант. Арчибальд Джонс. Должен извиниться за свое прежнее странное поведение; здешняя пища мне не по нутру. Итак, выдвигаемся ночью, когда стемнеет? Верно, лейтенант? – Он повернул голову и выразительно взглянул на Арчи.
– Да, – выдавил тот.
– Кстати, товарищ, – спросил Самад, чиркая спичкой о стену и прикуривая, – надеюсь, мой вопрос вас не обидит, – это у вас стеклянный глаз? От настоящего не отличить.
– Да! Я приобрел его в Ленинграде. Свой я в Берлине потерял. Неправдоподобное сходство, как по-вашему?
Радушный русский вытащил стекляшку из глазницы и протянул ладонь со скользкой жемчужиной Самаду и Арчи. В начале войны, подумал Арчи, парни толпились над засаленным фотоснимком ног Бетти Грэйбл. А сейчас война закончилась, и они сгрудились вокруг глаза какого-то разнесчастного ублюдка. Вот те на.
Покачавшись на ладони, глаз вскоре успокоился в тихой гавани посередине длинной, грязной линии жизни. И уставился немигающим взглядом на лейтенанта Арчи и капитана Самада.
В тот вечер лейтенант Джонс впервые узнал вкус настоящей войны. Арчи, восемь русских солдат, владелец корчмы Гозан и Гозанов племянник, возглавляемые Самадом, ехали на двух джипах брать в плен нациста на холме. Русские упились самбукой так, что не могли вспомнить гимн своей страны, Гозан выставлял на торги жареных цыплят – кто больше даст, а Самад, вознесенный к небесам белым порошком, стоял в первом джипе, деля руками ночь на части и куски, и выкрикивал своему отряду команды, которые тот не мог слышать, потому что был слишком пьян, а сам Самад не понимал, потому что был слишком далеко отсюда.
Арчи – молчаливый, трезвый, напуганный – ехал на заднем сиденье второго джипа и восхищался другом. Арчи никогда не видел героя: когда ему сравнялось пять, отец вышел за пресловутой пачкой сигарет и не удосужился вернуться, а поскольку мальчик никогда не отличался тягой к чтению, его путь не завалила бесчисленная макулатура для подростков с идиотскими героями – никаких головорезов, одноглазых пиратов и бесшабашных пройдох Арчи в помине не знал. Но вид Самада, стоящего там в мундире с офицерскими пуговицами, сверкающими в лунном свете, словно брошенные в колодец монетки-желания, апперкотом в челюсть сбил семнадцатилетнего Арчи с ног: такому человеку был по силам любой жизненный путь. Это был лунатик в бреду, стоящий на танке, друг, герой – подобного Арчи от него не ожидал. Однако когда позади осталось три четверти пути, дорога, то есть в данном случае танковая колея, неожиданно оборвалась, танк резко затормозил, и бравый капитан кувырком полетел через него.
– Здесь давно-давно никто не ездил, – философски сказал Гозанов племянник, обгладывая куриную косточку. – Этот? – Он посмотрел на Самада (тот как раз приземлился рядом) и ткнул пальцем в свой джип. – Не пройдет.
Тогда Самад собрал вокруг себя почти влежку пьяный отряд и стал взбираться пешком на гору, где его ждала война, о которой он однажды расскажет внукам, как когда-то рассказывали ему о подвигах его прадеда. Продвижению мешали огромные глыбы земли, вывороченные некогда из холма бомбами и изувечившие проезжую дорогу. Со всех сторон бессильно и томно вздымались вверх корни деревьев, которые приходилось раздвигать штыками.
– Как в аду! – фырнул Гозанов племянник, споткнувшись о спутанные корни. – Все как в аду!
– Извините его. Он молод, поэтому так сильно все чувствует. Но это правда. Это не – как это сказать – не наш спор, лейтенант Джонс, – сказал Гозан, за пару сапог не заметивший их внезапного повышения в звании. – Зачем нам все это? – Он смахнул слезу, навернувшуюся от алкоголя и чувств. – Что нам тут? Мы мирные люди. Мы не хотим участвовать в войне! Этот холм – какой он был красивый! Цветы, птички пели, понимаете? Мы живем на востоке. Что нам до сражений на западе?