Он не то чтобы диссидентствовал, он развлекался. И как-то никто никогда не пресекал его развлечений. Его дважды (пятижды) еврейство — тоже было своеобразным развлечением.
Даже нынче, когда антисемитская вялотекущая шизофрения запрогрессировала вплоть до несмываемой писанины на стенах, Давид Енохович не замкнулся в себе или там в своих патологоанатомических лабораториях, а еще громче заявлял о себе всюду, где только проявлялся.
(К слову, о писанине на стенах! Кто бы растолковал, что бы это значило? Это — накорябанное патриотической рукой на стене дома в закоулках улицы Лестева: «Гитлер — жид!» Колчин, изредка проходящий мимо, к Даниловскому рынку, каждый раз стопорился: что бы ЭТО значило?! Шизофрения и есть шизофрения!)
А Штейншрайбер проявлялся в любых рискованных для иного сына Израилева местах. Особое предпочтение отдавал убогой тусовке убогих личностей у бывшего музея… «Я поведу тебя в музей, сказала мне сестра!»
Шизофреники не кидались на чудо-юдо с яростным клекотом и выпущенными ногтями, а моментально подпадали под его влияние, как пациенты моментально подпадают под влияние доктора — могут ненавидеть, но уважают и спрашивают совета: «А вот пусть он скажет! Вот ты сам скажи! Нет разве?! Разве нет?!»
Дважды еврей с внешностью основоположника на пороге музея другого основоположника — колорит! И вокруг — массы, ждущие Слова. Сам скажи! Разве нет?!
Да, разумеется, да! Громыхающе сипел Штейншрайбер. Разумеется, евреи загубили русский генофонд! Разумеется, русские вырождаются! А евреи — наоборот! Да вот, пожалуйста! Вы посмотрите на себя и посмотрите на меня!..
На патриотических междусобойчиках почему-то преобладают действительно какие-то… больные — не душевно, так телесно. На этом фоне Давид Енохович Штейншрайбер весьма выигрышно смотрелся. Да на любом фоне!
Но характерно, что Давид Енохович произносил аргумент без малейшего допуска издевки в тон, утешающим-поддакивающим манером. И гугнивые массы терялись; то ли навалиться всем скопом на ненавистного-характерного, косвенно обозвавшего весь скоп дебилами, то ли нижайше просить «основоположника» приобщиться к скопу и каждому не проникшемуся разъяснять справедливость очевидного: евреи загубили русский генофонд, да хоть у него спросите, он знает, он подтвердит!
Судьба Штейншрайбера хранила — за ним никто не являлся в годы недавние, никто не слал повесток, никто не приглашал по телефону явиться туда-то и тогда-то. И ныне тоже хранила — никто из сумасшедших не плевал в лицо, не бросал в него калом, не обещал с искрой в буркалах: «Ты уже да-авно в наших списках, да-авно!» А также чернорубашечники не трогали Давида Еноховича, те самые, которые не грозятся, но могут подловить — и в подъезде, и по дороге на работу, с работы: милиция классифицирует инцидент как пьяную драку, НЕМОТИВИРОВАННУЮ, и сам же Штейншрайбер будет отдуваться в суде по иску пострадавших от руко- и ногоприкладства (а пострадавшие — это непременно, учитывая габариты хулигана). Немотивированно напал на группу пай-граждан. Кто на кого напал — ясно и ежу. Мотивы — тоже. Но…
Может быть, слава о профессии Давида Еноховича бежала впереди него? Патологоанатом — тот, кто несколько раз на дню режет людей! И не в ярости, не в запале, а хладнокровно и с интересом. Хирург тоже режет, но потом зашивает — лечит, одним словом. А этот… На кусочки раскромсает и не поморщится. И не зашьет! Какие нервы надо иметь?!
Нервы надо иметь железные. Или вовсе их не иметь. Колчин проверял на самом себе.
Давид Енохович как-то легкомысленно, от большого расположения к ЮК, предложил! «А хотите, покажу, что у нас есть?!»
И Колчин легкомысленно, от большого расположения к Давиду Еноховичу, согласился: «Хочу!»
Штейншрайбер, соблюдая ритуал, накапал в мензурку спирта и протянул Колчину.
ЮК, соблюдая режим, отказался. А зря.
Давид Енохович водил Колчина по подвальным коридорам, по холодильным камерам, по… хм… разделочным и пояснял с вдохновением гида Третьяковки: «Тут у нас расчленёнка!.. Здесь кончушка (то есть сгоревший на пожаре, на жаргоне пожарных: кончушка), соседи сказали: алкаш. А кто-то из тушивших огонь и первым обнаруживших тело поцокал: „Гляди-ка! Алкаш-алкаш, а носки чистые, белые…“ Не носки это, он так обгорел. А действительно, похоже на носки, да?! Так… А это кто у нас?! Вроде бы вас тут не лежало, любезный. Утопленник явный. Неделю проплавал. Лида! Ли-ида! Где она, прах ее побери!.. Вы тут постойте на минуточку, ладно? Я выясню…»