Его угораздило в больницу, где рукодействовал Штейншрайбер. Миновав долгую решетку, огораживающую здоровых от больных, обогнув главный корпус, чуть поплутав по извилистым аллеям, он пришел… Заведения, подобные штейншрайберовским, всегда на отшибе…
У входа был «форд».
Колчин поднялся на второй этаж, потом — коридором, крашенным тяжелой масляной зеленью. Двери без табличек — и потому вызывающие непроизвольный холодок в затылке: что там? с учетом «где я». Особенно по первости.
Колчин — не по первости, он в курсе: все ужастики — этажом ниже и еще ниже, в подвальных просторах.
Медсестер и медбратьев на пути не попадалось, пусто и тихо.
Может, Давида Еноховича тоже нет? Может, у него эта… как ее… «пятиминутка»… всеобщая, в главном корпусе?
Последняя дверь — она тоже без таблички, но Колчин хорошо помнил — последняя дверь.
Она не была заперта, она была прикрыта. Но плотно. Значит, Давид Енохович не на «пятиминутке». Колчин, блюдя приличия, стукнул костяшками пальцев и готов был войти, но:
— Занято! — сварливо и по-хозяйски.
Кто в доме хозяин? Сиплость Давида Еноховича стала притчей во языцех. Что-то неловкое у него случилось со связками от рождения. Враги заушничали о младенческом сифилисе, о зрелом алкоголизме. Друзья воспринимали как данность.
Это не голос дважды еврея. Это голос какого-нибудь опортупеенного патриота из сортира — наглого-бесцеремонного, с упреждением: попробуй не поверь и проверь, занято ли!
Колчин попробовал.
Штейншрайбер сидел за начальничьим столом, спиной к окну, и потому выражения лица сразу было не разглядеть.
Зато выражения, с позволения сказать, лиц внезапной троицы в кабинете ведущего патологоанатома были красноречивы: слышь, ты не понял, занято!
Неужто дождался своего часа Давид Енохович Штейншрайбер, явились по его душу, доигрался.
Троица не принадлежала к скопу проповедников идеи об уничтожении русского генофонда посредством евреев.
Троица не принадлежала к чернорубашечникам.
К небезызвестной компетентной службе она тоже не принадлежала.
Всеми тремя перечисленными категориями борцов за идею как-никак двигала бы… идея: доколе позволено измываться над солью нации этому «основоположнику»?!
Троица, обступившая начальничий стол Давида Еноховича, пришла не за идею, а за деньги. То бишь за деньгами. И была она не из персонала больницы — мол, мы санитары, денно и нощно вкалывающие, требуем заплатить нам денег, которых не получаем уже четвертый месяц! Не санитары это. Шпана. И шпана толстокожая, нечуткая.
— Слышь, ты не понял? Занято!
Почутче надо быть, пареньки, кожей надо ощущать, кто пришел. Занято? Вот и освободите помещение, взрослый дядя пришел к взрослому дяде.
Колчин почуял нечто — не боевую ситуацию, нет. Но легкое раздражение. Скажи ему сейчас хозяин кабинета хоть слово, и ЮК с тем же легким раздражением пинками вытолкал бы большегрузных сопляков.
Да и сам Штейншрайбер, думается, справился бы с этой задачей. Что же Штейншрайбер? Стушевался? Или дважды еврею стволом пригрозили? Единственный серьезный аргумент, против которого трудно возразить, даже будучи большим (во всех смыслах) начальником. Скажи, Давид Енохович…
— Вы уже взяли себя в руки? — сказал Давид Енохович Колчину, будто тот не столь давно нервно общался с патологоанатомом и выскочил на свежий воздух поуспокоиться, а теперь вот вернулся. — Тогда садитесь и слушайте внимательно. Перед вами две проблемы, и разрешите подчеркнуть, что это ваши проблемы. Это у вас хранится труп вашей невесты, и это ваша карьера сейчас под угрозой. Итак, у вас две проблемы — как избавиться от трупа невесты и как объяснить ее исчезновение. Вы пришли ко мне за помощью, и так уж случилось, что я, и только я, могу помочь вам разрешить обе эти проблемы. В моем распоряжении прекрасный крематорий. У нас тут легкая жизнь. Всё у нас делается просто, без лишних формальностей. Единственное, что нужно, — это забрать нашу незабвенную, если вы простите мне этот термин, и привезти ее сюда. Сегодня вечером после работы — самое подходящее время.
«Тогда садитесь и слушайте внимательно»! Ничего себе!
Колчин не сел, но слушал внимательно.
Дикость какая-то! Книгочей Штейншрайбер, прах его побери!
То Колчин вынужден объясняться с Брадастым экивоками: последний срок!
То теперь Давид Енохович сигнализирует Колчину цитатой.
Ни за что не сообразил бы, что — цитата, учитывая проблему, с которой он действительно пришел к ведущему патологоанатому: дикость, дикость, вот уж попадание так попадание! То есть… пока рано говорить о ПОПАДАНИИ, пока неясно, пока нет достоверной информации, никакой информации нет!