Теперь как? Уютней? Лозовских был бы обречен на пожизненный неуют, когда б Колчин задушевно растолковал ему, чем в конечном счете все кончилось. Но не растолковал. Потому что – НЕ КОНЧИЛОСЬ. НАЧАЛОСЬ. Пусть Лозовских уютно считает: Инна выкрутилась посредством высокопоставленного родственника, а он, старший научный сотрудник, пострадал в глухой камере. Пусть Лозовских уютно считает: Инна заслала в Питер мужа-дундука с замашками рэкетира, чтобы получить-таки эту… черт бы ее побрал!.. «Книгу черных умений» – посредством старшего научного сотрудника (во искупление вины, Лозовских, во искупление! неча было запирать жену сэнсея и за сигаретками бегать!). Пусть Лозовских уютно считает: да-а, эка время меняет людей! время и ближайшее окружение! надо же, Инна… никогда больше он с ней и словом не перемолвится, не позвонит, не напишет, не поинтересуется даже! вот завтра, понукаемый дундуком-громилой, вынужденно проводит дундука-громилу к подвалам, распрощается и – прощайте навсегда, да!
«Знаешь ли ты причину попадания в цель?».
Цель – не только очутиться в подвалах Публички и найти подтверждение почти очевидному. Да, цель, но промежуточная. Основная цель – найти и обезвредить виновников того, что Инны НЕТ. Колчин, Ко-Цин. Два иероглифа. Делать пустым, делать чистым. Для сэнсея Косики каратэ – лучшая характеристика: ликвидировать врага и оставить ЧИСТОЕ место.
Оставить после себя ЧИСТОЕ место. Чтобы ни тени подозрения не пало на того, кто ликвидировал врага.
Он, Колчин, проявил живое участие в Москве – с майором-полковником Борисенко, с дважды-трижды евреем Штейншрайбером, с Баем-Баймирзоевым. Он даже позволил себе здесь, в Питере, приоткрыть эмоции при встрече с четой Мыльниковых. Но все это было в период ПОИСКА. Теперь же он НАШЕЛ. Почти нашел. И цель – заставить поверить Лозовских в тривиальность ситуации. Дабы рефлексирующий старший научный сотрудник не включился сдуру помогать. Хватит Колчину помощников! Достаточно с него помощника Мыльникова! Помо-ог, лжесэмпай, ничего не скажешь! Впрочем, теперь получается – помог, прибавил доверия Лозовских к ЮК, то есть к имиджу ЮК, как дундука-громилы. В общем, одно дело – исчезла Инна! для вас она жена, для меня она… о-о! не успокоюсь, пока не выясним! И другое дело – да с ней все в порядке, но книжку надобно добыть, пошли в подвал, очкарик! хорошо, подчиняюсь, но учтите, что больше никогда!.. Учел-учел. Слышь, Михалыч! То – завтра. А сегодня уже поздно. Хочешь, поехали ко мне в гостиницу? Я сам твоей… как ее?.. Даше?…отзвоню. Мужским голосом! Посидим. Там, в «Чайке», неплохие телки, бля буду! То есть они будут. Двое нас и двое их! Пое-ехали, ты чего!
Жена, конечно… Ну, жена! В Москве. И даже если она исчезла, то Лозовских всегда скажет (если спросят!): Колчин – самодовольный мужлан, для которого жена – данная в ощущениях, и не более… вот, будучи в Питере, гостиничных шлюх готов зазвать… в ощущениях…
Никому и ничего Лозовских не скажет по собственной инициативе – он ведь так или иначе соучастник. То-то! А по чьей-либо давящей инициативе Лозовских никому и ничего не скажет, ибо Колчин должен оставить место ЧИСТЫМ – чтоб ни тени подозрения на ЮК… ну и на старшего научного сотрудника в придачу. Не должна откуда ни возьмись проявиться чья-либо давящая инициатива.
Колчин довез Лозовских до Монетной.
– Спасибо. Я здесь выйду, пройдусь. Здесь всего метров двести… – отстаивал крохи самолюбия Лозовских, пожал плечами, когда Колчин, будто не слыша, свернул с Каменноостровского направо, на Монетную. – Вот здесь, у арки, остановитесь, – подсказал Лозовских через двести метров.
На сей раз Колчин «расслышал». И то! Заезжать через тесную арку в тесный питерский «колодец», потом пытаться развернуться или пятиться задним ходом… А Лозовских никуда не денется – у них ведь мужской уговор, пра-ально? пра-ально, профе-ессор?! Тем более Колчину известен адрес Лозовских. Не захочет ведь старший научный сотрудник, чтобы Колчин будоражил соседей, жену-Дашу: «Слава где? Куда ушел? Мы с ним вчера договорились, что он к десяти утра спустится к машине. Вот я – за ним. А его, что, нет, значит?».