И еще… неувязочка. «Этика японцев», залитая рыжей кровью. И все окрест в четвертом отсеке, забрызганное той же рыжей кровью. Предположить, что сыскари обнаружили Инну не у дверей и не по шороху, а, движимые рвением следопытов, углубились в недра подвалов, – можно. Предположить, что в гнетущей темноте замкнутого пространства, рассекаемого острыми лучами фонариков, нервы в любой миг сдадут, и милиционер, похоронивший дюжину сослуживцев, жертв выстрелов из темноты, пальнет на движение и ответный луч (у Инны – тоже фонарик, «Энерджайзер»), – можно. И легкое ранение – вполне возможно. И… тяжелое. Даже… с летальным исходом. Даже следы можно замести, когда впоследствии выяснится, кого именно сгоряча пристрелили сыскари в подвале. Бывали случаи, когда менты, опомнившись: «Ой! Чего- то мы не того сделали!», скоренько прятали концы в воду: «Мы и не делали ничего!». И сходило с рук. Но! Следы заметались основательно. Рыжая кровь была бы замыта еще до того, как порыжела и запеклась. Или после, когда порыжела и запеклась, – тут-то и выяснилось – надо заметать, вы хоть представляете, в кого угодили?! Но заметать и заметать. А никто не удосужился. Колчин, такое впечатление, стал первым после ТОЙ ночи, спустившимся в подвал не просто окинуть общим взглядом, но искать. Часы, к слову, он отыскал. Те, что Инна потеряла здесь же, по словам Лозовских. Дешевенькие пластмассовые, но исправные. Просто завод кончился. Всяческие криминальные штучки на сей раз не проходят – мол, ага, они остановились тогда, когда!.. Просто завод кончился. Они могли тикать еще почти до полудня следующего за ТОЙ ночью дня… Что и сделали. На них остановилось: 11.47. То ли в полночь, то ли в полдень… Часики тоже не лежали бы здесь, заметай менты следы. Мда-а…
Так что первая версия состоятельна только для Лозовских, который не в курсе…
Теперь вторая версия. Колчин чуть-чуть в курсе… Это ведь он был обездвижен на «девятке» Ильяса, когда они с Сатдретдиновым попали в «коробочку» из двух «байеров» на трассе из Шереметьево-2 («Кублановский, имеющий в личном автопарке два бронированных БМВ, укрепленных итальянской фирмой Fontauto»). Это ведь его придержали в пути, дабы успеть понатыкать «жучков» – и в квартире, и в «мазде»…
Итак, вторая версия.
Да, так совпало, что воры-интеллектуалы навострились в сектор редких рукописей именно в ночь вынужденного затворничества Инны. Вероятно, Инна действительно потеряла счет времени вместе с часами. Но что-то слишком до-о-олго нет и нет Лозовских. Вероятно, действительно промерзла. А еще вероятней и что может быть естественней – нужда заставила стучаться в дверь… малая нужда. На холодке оно нестерпимей. Но орошать КНИЖНЫЕ завалы- развалы, присев на корточки, – извините, нет. (Астроном Тихо Браге, чьим именем назван один из кратеров на Луне, как известно, скончался на званом обеде у короля – приспичило, но выйти по этикету никак, а напустить в штаны – тем более никак… Прекрасная смерть!). Вероятно, Инна все же попыталась самостоятельно открыть дверь. Колотись в нее хоть до кровавых мозолей! Однако! Однако в ночной тиши любой шорох громче выстрела. И кублановцы уже вовсю шуровали в секторе редких рукописей. Кто у них там стоял на стреме, в отделе эстампов, кто вслушивался – не суть. Кто-то да был. Чу?! Чу!
Нет, не охрана с поста. До обхода еще добрых сорок минут (или сколько там?). Но шорох-стук посторонний. Бросить все и дай бог ноги? А как же триста миллионов?! Да и шорох-стук не приближается (но и не отдаляется, блин! не прекращается! так недолго и внимание охраны привлечь!).
Ты и ты! Подите гляньте. Ладно, и ты.
Дверь в подвал они открыли не потому, что стремились освободить затворницу, а чтобы шорох-стук наконец прекратился.
Далее… Здесь могло произойти всякое. Фомкой по голове, пережимание кислорода в горле… Но воры как- никак не водопроводчики двадцатых годов, бесхитростно стянувшие Остромирово Евангелие и попавшиеся через день. Кублановцы – они с претензией на интеллект. Вероятно, не выпустили Инну наружу. Вероятно, протиснулись в образовавшуюся щель туда же, в подвал, и плотно закрылись. Вид грозный. Каким ему и полагается быть у хранителей «сокровищницы мыслей», обнаруживших, что кто-то пробрался туда, куда нельзя. Вероятно, у Инны и подозрения не зародилось: вдруг не хранители? Что бы делать хранителям в библиотеке глубокой ночью? Что-что! Хранить! Это во-первых. А во-вторых, попробуй определи глубокую ночь, сидючи в подвале, где время и так сжимается, да еще и без часов. Оно, время, сжимается в плотный и бесформенный ком: то ли час минул, то ли сутки. Вероятно, она решила: всего час (два, три) минул, а кажется – сутки. Это от нестерпимости нужды… И вероятно, первыми ее словами были: «Извините, ради бога! Я вам сейчас все объясню», – с интонацией соответствующей, виноватой…