Но тут жуткий вопль его сеньора, заставивший весь дом подпрыгнуть, сорвал Алена с места. Недоумевая, что бы такого могло произойти, он поспешил на крик — и по пути столкнулся с бледным, трясущимся кирие Алексеем, который шарахнулся от него, как от чумы. Слуга зеленоватого цвета уже тащил бешеному франку кувшин с вином; Ален вошел как раз в тот миг, как его господин выхватил кувшин из рук парня и замахнулся на него, закусив губу от ярости.
— Грек поганый… Скотина, так бы и пришиб на месте… Пошел, я кому говорю!
Поганый грек моментально испарился, просто как демон, повинующийся приказу мудрого чернокнижника. Ален изумленно воззрился на своего сира, не понимая абсолютно ничего. Таким он Анри не видел никогда.
Рыцарь попытался налить себе вина в кубок, но руки его так тряслись, что струя хлынула на стол.
— А, кровь Господня! Что за чертовщина! — всердцах вскричал он, хватив свободным кулаком по столу.
— Позвольте мне, мессир…
— А, это ты. Налей мне вина.
Ален повиновался, его господин осушил кубок одним длинным глотком и протянул его за новой порцией.
— Хорошо, что это хоть ты… А то, кажется, не пережил бы возле себя ни одной греческой морды. Так бы и зарубил к ч-чертовой матери.
Ален не решился спросить, что, собственно, произошло. Зная своего господина, он понимал, что сейчас его лучше не трогать: одно неосторожное слово — и вместо греческой морды подойдет любая другая, а наутро мессир Анри будет очень жалеть, что ни за грош погубил такого хорошего слугу… Он послушно наполнил вновь кубок своего господина и сбегал на кухню за холодным мясом и хлебом, по дороге шепнув Лени, чтобы она заперлась у себя и пока не высовывалась — а то, неровен час, вернутся остальные франки — в похожем настроении…
Предсказание его сбылось — вскоре заявились и остальные четверо рыцарей, раздавая по пути затрещины и проклятья. Быстро крестясь задом наперед, Алексей бочком-бочком проскользнул к себе в спальню и там заперся, а крестоносцы пили, как рутьеры, в столовой до поздней ночи, на все лады проклиная коварных греков и их смазанные медом змеиные языки. Около полуночи мессир Анри, пошатываясь, встал из-за стола и предложил пройтись по дому — научить драться греческих трусливых собак.
— Посмотрим, каковы они в четс…чест-ном бою, — заявил он, шаря у пояса в поисках меча. — За спиной гадить — это мы все умеем, а ты вот возьми меч и докажи, что ты мужчина, раз уж ты такая дерьмовая подлюга и враг честных христиан!..
На этот пламенный призыв немедля откликнулось еще два рыцаря, один из которых, чтобы стоять более-менее вертикально, вынужден был держаться за столешницу.
— Пойдем, повыковыриваем гадов из их грязных нор! А потом на улицу — надо бы им на прощание устроить праздничный костер, как вы думаете?..
Мессир Аламан, на которого перепуганный Ален возлагал свои последние надежды, все же сумел их отговорить. Причем наряду с доводами разума — например, что в этом городе греков все-таки больше, чем франков, и открытого противостояния последним не выдержать («Это кому, нам? Против этих грязных трусов, этих бородатых баб с чернильницами?») в ход пошли и доводы чисто психологические: не станут же честные рыцари соревноваться в подлости с этими отродьями дьявола, этими… К тому же устроить резню, конечно, можно, но Господь наш, чей Святой Гроб мы идем отвоевывать, этого явно не одобрил бы. Да и король наш, наместник Господа на земле, подобных приказов не отдавал. С утра совет, и как государь прикажет — так мы и поступим. Как подобает рыцарям христианским, аллилуйя, аминь.
Последний аргумент оказался решающим, и разбушевавшийся Анри смирился и позволил увести себя спать. Ален и Ришар-оруженосец подхватили своего мертвецки пьяного сеньора с двух сторон и потащили по лестнице, причем он по дороге непрестанно что-то бормотал, обращаясь то к королю, то к каким-то другим незримым собеседникам. Еще по пути он исполнил несколько куплетов простонародной песенки «Муж уехал на охоту» и зашелся к ее концу таким буйным смехом, что едва не уронил со ступеней обоих помощников. Когда юноши, с трудом стащив с господина одежду, уложили его, наконец, на постель, тот обвил шею Алена своими могучими руками и смачно поцеловал его в щеку, признавшись ему, что тот — его лучший друг на всю жизнь.
— Да, мессир Аршамбо, — добавил он, лукаво грозя пальцем, — Бурбон и Шампань — братья навек… Никогда я с вами не расстанусь. — Переведя взгляд с несказанно смущенного этими откровеньями Алена на рыжего Ришара, он добавил виновато: — Мам, ну я же тебе говорил — я ее заложил на божеское дело… Подумаешь, кольчуга. Отец ее выкупит.