Рыбак, расстегнув пальто, сел на лавку.
— Антон, дай поесть чего-нибудь…
Мельник что-то шепнул духанщику.
— Ты же знаешь, Ладо-джан, какие нынче времена… За тобой еще старый долг числится, — помявшись, ответил духанщик.
— Не бойся, и старый долг заплачу и новый.
— Не могу, Ладо-джан, не обессудь…
— Ах, вот оно что?! — Мельник обернулся к Ладо. — Ступай домой, Юлия накормит ужином.
— У Юлии ты тоже привык ужинать… И сейчас за это заплатишь.
Ладо приблизился к Степанэ и, неожиданно замахнувшись, ударил его в подбородок. Мельник отлетел к стене и сполз на пол. Прежде чем он успел подняться, Ладо снял ремень и, сложив его вдвое, хлестнул мельника по лицу. Раз… другой… третий…
Каждый удар сопровождался бранью и проклятьями.
Духанщик так растерялся, что не мог никак выбраться из-за стойки, растерянно лепетал:
— Что ты делаешь, Ладо-джан… Ведь убьешь человека… Садись, я тебя и накормлю, и напою… Ладо… Ладо-джан…
Ремень Ладо яростно свистел в воздухе. Мельник прикрывал лицо руками, умолял не убивать.
Ладо устал, он прерывисто дышал, обливался потом. Наконец оставил Степанэ в покое и, разгоряченный, отвернулся, чтобы застегнуть ремень.
— Антон, дай поесть! — крикнул он, садясь за стол.
Духанщик сделал знак Тасико, испуганно выглядывавшей из кухни:
— Неси все, что есть!
Мельник кое-как поднялся. Из ран на лице сочилась кровь, веки посинели и распухли. Он достал из кармана платок и вытер кровь. Потом снова провел по лицу окровавленным платком.
Духанщик переводил испуганный взгляд с мельника на Ладо и держал язык за зубами, боясь, как бы снова не сцепились эти два богатыря.
Ладо сидел, спрятав лицо в ладони и упираясь локтями в стол. Тасо поставила перед ним тарелку с горячей каурмой. Антон подал хлеб. Ладо не шевельнулся. Горячий пар овевал его лицо, запах пищи щекотал ноздри, но есть он сейчас не мог. Что-то подступало к самому горлу, и ему даже слюну трудно было проглотить.
Степанэ, пошатываясь, побрел к выходу.
— Значит, так?! — обернулся он, уже открыв дверь.
Ладо отнял ладони от лица и исподлобья взглянул на мельника:
— Получается, что так… И ничего не поделаешь…
Степанэ хлопнул дверью.
Духанщик бегом поднес рыбаку водки.
— Выпей, Ладо-джан… Полегчает.
— Старый долг, говоришь, за мной?!
— Да все Степанэ нашептал, а я и послушался!
— Что нашептал?!
— Ну… говорит. — Антон смешался. — Не давай ему ничего.
— Почему?
— Чтоб скорей, говорит, ушел.
— А ему не все равно, когда я уйду?
Антон, сопя, наклонился и зашептал на ухо:
— Да девчонке проходу не дает, будто на ней свет клином сошелся! На эту ночь велел ее задержать в духане.
Ладо залпом выпил водку и поставил стакан на стол.
Духанщик снова налил. Ладо отломил кусок хлеба и начал есть.
— Лодку продам, а долг верну… Так и знай…
— Знаю, Ладо-джан, как не знать, — поддакивал духанщик.
«Лодку продам… — Дурное предчувствие кольнуло Ладо в самое сердце, и он повторил про себя: — Лодку продам… Этого только не хватало… — На этом свете у меня ничего нет, кроме лодки… Лодка да собака…»
Ладо только сейчас вспомнил о собаке.
— Тасо, — обратился он к стоявшей рядом девушке, — не сочти за труд, приведи сюда мою собаку.
— Твою собаку? — переспросил духанщик. — Но ведь твоя собака утонула.
— Как это — утонула?!
— А когда ты на мельничном колесе висел… Степанэ столкнул ее в воду.
— Ты это сам видел?
— Сам.
Рыбак оставил тарелку и задумался. Сердце у него болело, где-то внутри, в глубине, глухо ныло, как будто кто-то стискивал его рукой, выжимал, как виноградную гроздь.
Ладо резко поднялся и застегнул пальто.
— Выпей еще! — сказал духанщик.
Ладо поднял воротник и вышел на улицу. Он собирался заночевать в духане, но передумал. Ему не хотелось там оставаться, не хватало воздуха. А после того как он избил мельника, на душе и вовсе стало скверно. «Не следовало руки пачкать», — думал рыбак.
На улице было морозно. Выпавший недавно снег успел покрыться ледяной коркой, и идти было трудно. Ладо медленно шел вниз. Поравнявшись со своим домом, он невольно бросил взгляд на окно. В комнате горел свет. Этот желтый апельсиновый свет притягивал рыбака с удивительной силой. Ему хотелось в последний раз заглянуть в свой дом, окинуть все прощальным взглядом…
Почему-то вспомнился тип в зеленом френче. Вернее, его слова: жизнь устроена просто, люди сами ее усложняют. Ладо улыбнулся. Тогда он не понял этих слов. Зато теперь подумал: может, то, что устроено просто, вовсе и не жизнь… Настоящая жизнь начинается потом, когда ее усложняют… Может, так… А может, и совсем не так…