Теперь Анано думала: «Барнабишвили не пришел, но хоть кто-то о нем упомянет. Неужели ни один о нем не вспомнит?» Но вот прокричали первые петухи и, шатаясь, ушел последний гость, а про Барнабишвили никто не вспомнил, словно не было его на свете. Когда они остались одни, Саба сказал: «С ума, что ли, сошел этот Тома Бикашвили, разве дом рушится? Ни одной черепицы не упало с крыши. Все здесь, как я оставил!» В конце концов Анано пришлось сказать, зачем приезжал Тома Бикашвили и что просил Сабе передать. Она сказала.
САБА. Если Барнабишвили вернулся, то где он? Почему не явился?
АНАНО. Не знаю. Тома обманывать не стал бы, он прямо сказал — Барнабишвили вернулся.
САБА. Хорошо, пусть так… вернулся… А мне что делать?
АНАНО. Не хочешь с ним встретиться, поговорить?
САБА. А зачем? О чем нам говорить?
АНАНО. Ты же мужчина! Неужели тебе сказать нечего?
САБА. Ладно, давай спать… Утро вечера мудренее.
Всю ночь Анано не спала… Словно бес вселился к ней в душу. Она с нетерпением ждала рассвета, будучи глубоко уверена, что встреча с Барнабишвили неизбежна.
Саба встал ни свет ни заря — и сразу за дело. Анано увидела из окна, как он седлал лошадей. Потом ускакал куда-то на лошади. И, вернувшись вскоре, снаружи позвал Анано — пора ехать. Они наспех закусили и двинулись в путь, ни с кем не попрощавшись. Деревня еще спала.
— Был последний день мая, я хорошо помню, — продолжала рассказ Анано.
Они возвращались той же дорогой, какой приехали. Саба спешил, и Анано тоже приходилось свою лошадь подгонять. Нетрудно было догадаться, что, спеша, Саба хотел избежать встречи с Барнабишвили. Анано так и решила: «Не хочет он этой встречи». Ее прежние страсти как будто улеглись. Она думала о чести Сабы, о том, что грех ему сносить обиду за своего отца безропотно. «Если ему все равно, то чего ради я сюда ехала?» — размышляла Анано. Но спокойствие Анано оказалось мнимым. В душе ее вновь проснулись демоны, изгнать которых она не могла.
Спуск они одолели пешком, а у Алазани вновь сели на лошадей. Анано только сейчас заметила, как вздулась и помутнела река. Здесь они должны были взять влево. Но Саба поехал вправо, быстро миновал вязы, свернул вверх по тропинке и остановил лошадь на маленьком, усыпанном цветами пригорке. Внизу, шагах в ста от пригорка, у реки, Анано увидела стоящего к ним спиной человека. Он копал яму.
— Вон Барнабишвили! — показал Саба рукой.
Анано охватило волнение. Загорелся прежний огонь.
Но внешне она осталась спокойной и сказала:
— Давай к нему подойдем.
Они оставили лошадей на пригорке и спустились вниз пешком. Барнабишвили копал яму самозабвенно и, как они подошли, не слышал.
— Я же тебе сказал, это Барнабишвили! — засмеялся Саба.
Барнабишвили вздрогнул и резко повернулся, держа лопату в руках.
Был он приземистый, почти квадратный, кругломордый и лысый. С густыми, закрученными наподобие усов бровями. Маленькие, близко посаженные, бегающие глазки. Прямой, тонкий нос с большими ноздрями. Запавший, как ямка, безгубый рот. Старая рваная сорочка цвета хаки, того же цвета галифе, заправленные в грязные белые деревенской вязки носки. Ноги в старых остроносых калошах…
Таким Анано Барнабишвили и запомнила.
— Кто вы такие, чего надо? — встревоженно спросил он надтреснутым басом, не выпуская лопаты из рук — видно, решил защищаться.
— Мы здешние, нислаурские, — успокоил его Саба.
— Что-то на здешних не похожи, — с сомнением произнес Барнабишвили.
— И ты не похож на здешнего, а вот ведь здесь… Успокойся, Барнабишвили, и положи лопату. — Саба присел там же и посмотрел Барнабишвили в лицо. Анано он велел тоже: — Присядь, — но она не села.
— Вот. Положил лопату. — Барнабишвили выпрямился, стоя у ямы с опущенными руками.
— Если ты деревья сажать собираешься, помогу.
— Я сам знаю, что мне делать. — Он опять схватился за лопату.
— Чего ты злишься, кацо, мы не с враждой пришли.