Так я покинул деревню.
Позади остались крытые черепицей каменные домики, деревенские улочки, фруктовые сады, синие виноградники, колосящиеся поля, маленькая белая церковь с полуобвалившейся оградой и, что самое главное, осталась Анано. Подобную ей я не встречал ни до, ни после. Как видно, бог создал людей неблагодарными. Я сижу на линейке, думаю об Анано с нежностью, жалею и сокрушаюсь, что осталась она одна-одинешенька и не с кем ей поделиться.
Хорошо, что я думаю о ближнем, мучаюсь, но что это в сравнении с энергией любви, которую Анано на протяжении четырех лет тратила на меня? Хотя, может, и не стоит пядями и золотниками измерять и взвешивать истинные чувства?
Наша линейка ехала вдоль колосящейся нивы. Вот как раз то место, откуда Анано меня, беглеца, вернула. Тогда здесь была пашня, я, не видя конца, шел по ней, и передо мной с карканьем взлетела старая ворона. Я от неожиданности даже вздрогнул, воронье карканье показалось мне дурным знаком, дурным настолько, что я гнал от себя предчувствие. Этой дорогой мы с Анано возвращались назад в деревню. Она шла впереди, а я, как теленок на привязи, плелся, отставая на три шага, сзади… Дорога эта казалась мне тогда бесконечной.
Сейчас мы перевалим холм, и покажется Алазанская долина, утопающая в прозрачно-розовом тумане, а за этим трепещущим туманом, неожиданно, как во сне, откроются заснеженные вершины Кавказа. И пускай, искушенный, ты ждешь их заранее — все равно они предстают пред тобой совершенно неожиданно…
— Озо, — толкнул меня плечом отец, — я должен сказать тебе кое-что, и, ради бога, пойми меня правильно.
Я посмотрел на него и дал понять без слов: «Слушаю!»
— Я должен передать тебе просьбу Маро… Маро-учительницы. Ты ведь знаешь, город есть город, девочка там впервые. И одна. Ей может прийтись трудно. Не «может», а точно трудно, она просила, чтобы ты за Зизи присмотрел, адрес дала. Короче, посылку собрала… Анано я об этом не говорил. Она за что-то рассердилась на меня и… Ты же знаешь женщин!
— Да, знаю.
— Одним словом, Маро-учительница на тебя надеется. Она сказала, что вы четыре года за одной партой сидели, дружили.
— Даже если бы она не просила, я бы все равно за Зизи присмотрел.
— Говорят, она девочка талантливая…
— Пожалуй, талантливая.
— Наверно, и в институт поступит.
— Как видно, поступила, раз в деревню не вернулась. Она сама говорила, что у них экзамены начинаются на месяц раньше. Наверно, уже сдала.
— Да, сынок, да.
10
Неотложные дела были сделаны: квартиру убрали, карточки получили, документы в Индустриальный подали. До этого на Сабурталинском базаре купили мне летнюю одежду — брюки, сорочку, туфли. Отцу предлагали работу во множестве мест. Всю неделю он думал, колебался, слишком велик был выбор — и никак не мог решить.
Нарядив меня во все новое, отец вынес из кладовки увесистую корзину, обшитую бязью, и сказал: «Это отнесешь Зизи». Мне было неловко выходить на улицу с корзиной, и я осторожно сказал отцу: «А не переложить ли все в чемодан, так и нести будет удобнее». «Ради бога, не заставляй меня копаться в чужой корзине, — ответил он. — Ничего, чины и медали за это никто у тебя не отнимет». Я спросил: «Как ты от Анано это утаил, а?» «Знай наших», — он хитро подмигнул мне. Я тоже улыбнулся, но только — отцовской наивности: он, бедняга, полагал, что Анано не заметит, как он вывез из деревни огромную корзину. О, святая наивность!
Раньше я представлял себе возвращение в Тбилиси иначе. Это должно было походить на радость, с какой вырываются из плена. Не ожидал я, что по приезде меня захватит повседневная пустая мелочная суета.
Мог ли я подумать, что даже не встречусь с бывшими одноклассниками, которых давно не видел? Я уверен был, что мы встретимся с восторгом, будем вместе бродить по тбилисским улицам, взахлеб обмениваться новостями. А время шло, и никого из старых друзей я еще не повидал… Не знал, что с ними, как кончили они школу, где собираются учиться дальше. Первое время я посылал им из деревни коротенькие письма, но, не получая ответа, махнул рукой — чистые тетрадные листы и так не достанешь. Зато, повторяю, я ждал радостной встречи в Тбилиси.
С тяжелой корзиной я направился на улицу Платона, где снимала комнату Зизи. Эту улицу я помнил хорошо: начиналась она в нашем квартале, а упиралась в площадь Карла Маркса. Такую узкую и короткую улочку в Тбилиси редко увидишь. Она была как коридор, и ребята нашего квартала, желая сократить дорогу, иногда ходили по ней.