И вдруг из толпы, как клоун из-за занавеса, высунулся Конопатый Альберт. Лука тотчас узнал его и так обрадовался, как будто встретился с единственным другом после долгой разлуки.
— Альберт! — крикнул Лука.
Альберт не узнал его и подозрительно насупился. Потом приблизился на несколько шагов и пригляделся внимательнее: все равно не узнал.
— Не узнаешь?
— Не узнаю.
— Я Лука!
— Какой Лука?
— Помнишь, как мы на берегу Куры познакомились? Лука я!
— Вах! Здорово, Лука! Ты тот самый, который хорошо плавает?
— Тот самый.
— Где же ты пропадал? На что это похоже?!
— Я пропадал?!
— Ты ничего такого не думай, Лука-джан, твое барахло у меня. Я целый день бродил по Пескам и не нашел тебя.
— Долго искал?
— Очень долго, а как же!
— И не нашел?
— Вах, что ты за человек, не веришь?!
— Не сердись, Альберт, знаю, что искал.
— То-то же! А твои шмотки у меня, не сомневайся! Хочешь, завтра в девять все принесу.
— Куда принесешь?
— Туда же, к сумасшедшему дому.
— Утром я в школу иду.
— Один урок прогуляй!
— Тише! — предупредил Лука Конопатого Альберта и шепотом сообщил: — Это наш классный руководитель.
Удивленный и испуганный Конопатый Альберт покосился на Закарию Инцкирвели и тетю Нато. Некоторое время он внимательно наблюдал за ними, как будто изучал или запоминал их внешность и одежду. Потом обернулся к Луке и спросил:
— А кто эта женщина?
— Моя тетя.
— Продали что-нибудь?
— Нет.
— Что за чудаки! Кто же так продает! Сейчас самому нужно искать покупателя.
— Откуда же я знаю, где его искать?
— Стойте здесь, я приведу покупателя, — деловито распорядился Конопатый Альберт, протиснулся сквозь толпу и тотчас исчез, как сквозь землю провалился.
Лука был очень доволен, что встретил Альберта, он радовался не столько возвращению пропавших вещей, сколько тому, что не оказался обманутым и облапошенным. Он внезапно полюбил Конопатого Альберта и уже жалел, даже страдал от угрызений совести, что когда-то в глубине души считал его плутом и мошенником.
Тетя Нато и Закария Инцкирвели стояли на том же месте и беседовали. Учитель со знанием дела оценил положение на фронте и заключил, что жизнь еще более вздорожает. В течение всего этого времени никто к ним не подошел, никто не поинтересовался их вещами, даже просто так никто не приценился. Замерзшие и грустные стояли они, потеряв всякую надежду. Наверно, они простояли бы так еще долго, если бы вдруг неожиданно, как спасение, не возник перед ними Конопатый Альберт.
Альберт вернулся и привел с собой какого-то человека, очень похожего на грача. Грач был настроен решительно, из-под кепки, натянутой на длинный посиневший нос, он презрительно оглядел вещи и их хозяев.
— И это все? — спросил он наконец и, кажется, собрался уходить.
— Нет, уважаемый, — остановила его тетя Нато, — у нас еще подсвечники. Лука, покажи подсвечники.
— Ах, какие прекрасные подсвечники! — не смог скрыть восхищения Закария Инцкирвели.
— Прекрасные! — брезгливо передразнил его Грач.
— Это приданое моей бабушки! — сообщила польщенная тетя Нато.
— Меня это не касается! — прервал ее Грач. — Шандалы, простыня, платье — триста рублей.
— Но этого не хватит даже на три килограмма хлеба. — Сделал попытку поторговаться Закария Инцкирвели.
— А по-твоему, дорогой, три кило хлеба — это мало! — рассердился Грач.
— Нет, уважаемый, я ничего не говорю, — поспешила вмешаться испуганная тетя Нато.
— Саквояж не продаешь?
— Нет.
— Альберт, забери! — приказал Грач. Конопатый сначала у Луки взял подсвечники, а потом у тети Нато простыню и платье.
— Может, вас заинтересует этот костюм? — осторожно предложил учитель.
— Двести рублей.
— Согласен, с удовольствием.
— Альберт, забери!
Альберт взял у старого учителя брюки и пиджак, а Грач расстегнул одну верхнюю пуговицу пальто, вытащил деньги, отсчитал каждому, сколько причиталось, и, не попрощавшись, ушел. Конопатый Альберт покорно последовал за ним.
— Альберт! — окликнул его Лука.
— Да! Как договорились! — отозвался Конопатый.
Тетя Нато и Закария Инцкирвели там же простились и разошлись. Все вроде бы закончилось благополучно, но, прощаясь, Лука заметил, как изменилось лицо учителя. Он выглядел смущенным и растерянным, словно его застали за каким-то недостойным занятием. Он словно сам собирался покаяться и попросить прощения, но не сумел, лицо его исказилось, и, чтобы скрыть эту внутреннюю напряженность, он жалобно улыбнулся, указательным пальцем поправил спадавшие с переносья очки в роговой оправе и смешался с толпой. Эти очки учитель носил уже два месяца, очевидно, свое золотое пенсне он тоже продал.