Только сейчас Мурманцев заметил, что ее видимое спокойствие — на самом деле жесткая нервная реакция, эмоциональное внутреннее оцепенение. В нем поднялись и смешались в одно жалость, нежность и раскаяние — коктейль, обжигающий нутро, рождающий тепло в теле. Он подошел к ней и обнял. Ее почти сразу стала бить дрожь, как будто своим прикосновением он позволял ей проявить слабость.
— Ну, ну. Ничего не произошло. Ты ни в чем не виновата. Может быть, он просто научился открывать защелку. Он же сообразительный парень. И сильный. Вон, даже нос не разбил. Все в порядке. Я люблю тебя.
Стаси помотала головой.
— Не в этом дело. Просто я…
— Что?
— Боюсь его. Ничего не могу с собой поделать. Он — чужой. Прости меня. Я плохо исполняю свою роль. Понимаю, что он ничего не может мне сделать, и все равно трушу.
— Да нет же, наоборот. Ты прекрасно справляешься. Что бы я без тебя делал? И если уж кто должен просить прощения, так это я. Взвалил на твое попечение это чудище.
— Он не чудище. Что бы тебе о нем ни наговорили. Он просто необычный ребенок. Его сделали таким, и не его вина в этом. Если видеть в нем монстра, он станет им.
Госпожа Мурманцева перестала дрожать и отстранилась от мужа. Опустилась перед усердно трудящимся ребенком и взяла его за подбородок. Мальчик послушно и безучастно посмотрел ей в лицо.
— Это ведь не ты сбросил на нас памятник, — с тихой печалью сказала ему Стаси. — Памятники с неба так просто не падают на дома, но это сделал не ты. И решетку уничтожил не ты. Ты ведь не хотел этого. Может быть, у тебя внутри есть что-то, о чем мы не знаем. И оно может проделывать разные штуки. Но если так, тебе будет очень трудно жить в мире. Ты способен внушать страх. Это плохой страх. Я постараюсь научиться не бояться. Я думаю, тебе нужна наша помощь. Не отвергай ее.
Она встала и пошла к дому, кутаясь в теплую шаль.
Мурманцев вспомнил, как говорил о женском чутье Карамышев, и подумал, что сам никогда не поймет этого. Женщины в большинстве своем обладают логикой множественности. Одна и та же вещь имеет для них множество оттенков. К ней можно прийти многими, пересекающимися друг с другом путями. Или наоборот, от одного предмета уходить разными дорожками. Причем одновременно. Это разветвленное пространство многих тропок и образует нечто расплывающееся, четко не очерченное, обозначаемое понятием «женская логика», которую трудно постигнуть. Особенно если женщина умна. Именно поэтому женщину трудно сбить с пути. Ведь у нее их много. Мужчину — намного легче, с его единственного, четкого и незыблемого (даже если эта незыблемость временная, возрастная). Об этом, кажется, и в Библии говорится. Понадобились все ухищрения змея, чтобы соблазнить Еву яблоком. Адаму хватило одного слова Евы.
Сам Мурманцев, хотя и был интуитом, чаще всего оказывался в крепких объятиях бинарной логики, потому что любил четкость идеальных состояний. Верх, низ, белое, черное. Добро, зло. Бог, дьявол. Беда в том, что эти состояния присутствовали лишь в той реальности, которую он называл закулисьем мира. В реальности метафизики. И лишь как исключения — на падшей, смешавшей верх и низ Земле. Святые праведники — те, кому обещано, что, не вкусив смерти, узрят Небо. Это верх. А низа, самого низа на Земле, среди людей, нет, пока сохраняется путь покаяния.
«Вопрос лишь в том, — сказал себе Мурманцев, — остается ли этот ребенок человеком». Его жена считала, что остается. Он сам был склонен к более радикальным выводам, хотя и понимал, что не имеет права на ошибку.
Стефан продолжал старательно разбивать свой стебельковый садик. Мурманцев вяло подумал, что нужно бы его одеть потеплее. В который раз он ловил себя на гадком чувстве сильного нежелания прикасаться к ребенку. Убедив себя, что мальчик не мерзнет (а ведь в самом деле не мерз — с голыми руками и при сыром сентябрьском ветре), он сорвал с дерева несколько уцелевших слив и съел немытыми. И вдруг вспомнил, что сегодня должны приехать рабочие и забрать памятник, все еще украшавший собою сад. А до этого городское дворянское собрание решало, не является ли его падение знамением и стоит ли вообще ставить монумент после этого. Это был памятник почетному гражданину города, бывшему здешнему жителю и знаменитому физику профессору Цветкову — от благодарных земляков и соотечественников. Для перевозки его обмотали толстой веревкой и прицепили к вертолету. Но то ли веревка оказалась слабой, то ли статуя тяжелой. То ли вертолет летел слишком быстро. В общем, памятник оторвался и ушел в свободный полет. Хорошо, что никого не убил, кроме самого себя. Голова физика Цветкова была тут же — взирала на небо металлическими глазами. Когда осматривали место происшествия, кто-то не поленился, не пожалел сил и аккуратно приставил ее к шее лежащей статуи. Теперь, глядя на нее, всякий мог пофантазировать на тему древнего богатыря-великана с отрубленной головой. В своем склепе он дожидается красавицы, которой положено побрызгать на него сначала мертвой, потом живой водой и стать ему доброй женой.