Как только он вставил ключ в замок, удары прекратились. Мурманцев распахнул дверь, зажег свет. Сзади охнула Стаси. Или всхлипнула.
Никаких молотков не было. И мебель стояла на месте.
Только в кроватке корчился ребенок, руками вцепившись себе в горло. Он сам и вся постель были залиты кровью. Мурманцев почувствовал, как слабеют ноги, и на мгновенье привалился к стене.
Потом повернулся к жене, загородив собой то, что лежало в кровати. Ее трясло. Он взял ее за плечи, сжал и твердым, деревянным голосом сделал внушение:
— Иди вниз. Успокой горничную и не пускай ее сюда. Потом позвони отцу Иосифу, скажи, что он нужен нам, пусть придет. Ты поняла?
Она кивнула.
— Иди, родная, — мягче добавил Мурманцев и подтолкнул ее.
Он смотрел, как она шла по коридору, повернула на лестницу. И только потом обернулся.
Ребенок хрипел, шипел, свистел и булькал. Изо рта толчками выбивалась кровь. На полу валялись сброшенные с полки иконы. Мурманцев подошел к кроватке и попытался отнять руки ребенка от расцарапанного горла. Несмотря на обилие вытекшей крови, он был еще силен и сопротивлялся. Но корчи и судороги стали ослабевать. Мурманцев держал его за руки и не знал, что делать дальше. Врачей вызывать без толку. Они ничего не смогут.
Внезапно ребенок обмяк и обессиленно распростерся. Булькать перестал, кровь больше не хлестала из горла. Мурманцев безуспешно пытался нащупать пульс. Внутри у него все ходило ходуном. Примерно как в старом самолетике при жесткой аварийной посадке.
Но ребенок был жив. Он вдруг открыл глаза и с пронзительной ясностью посмотрел на Мурманцева. Прежде он вообще ни на кого не смотрел. Тем более такими глазами. Мурманцев под этим взглядом почувствовал себя надетым на палочку, как леденец.
— Стефан, — неуверенно сказал он.
И в ответ, дико вздрогнув, услышал:
— Его. Зовут. Антон.
Это произнес ребенок. Голосом явственно чужим. Не детским. Не человеческим. Утробным. Таким голосом говорит несмазанная скрипучая дверь. Или гора ржавого железа под прессом.
Мурманцев выпустил руки ребенка и отступил от кроватки. Это было выше его сил. Он медленно опустился на пол у стены и сжал голову ладонями. Но вдруг вскочил, поднял иконы, поставил на место и стал молиться. Церковные молитвы вперемешку с собственными, рваными, нескладными, горячими. Сбиваясь, перескакивая, чувствуя на себе протыкающий взгляд существа, лежащего в кроватке.
Оно именно лежало. Не пыталось встать или сесть. Не издало больше ни звука. И смотрело с ненавистью.
В таком положении их и застал отец Иосиф. Мурманцев повернулся. Хотел что-то сказать, объяснить — не смог. Да и что тут было объяснять. Не меньше двух литров крови в детской кроватке и обжигающие злобой глаза ребенка. Отец Иосиф, приходской священник церкви Андрея Первозванного, что в переулке неподалеку, склонился над маленьким тельцем. Умное, красивое лицо с тонкими семитическими чертами на мгновенье омрачилось мелькнувшей тенью. Потом он выпрямился, попросил принести воды. Достал из сумки крест, раскрыл требник. И заговорил, спокойным, уверенным, сильным голосом, призывая имя Господне.
В пять часов утра Мурманцев набрал номер капитан-командора Алябьева, координатора губернского белогвардейского корпуса, которому был временно подчинен и обязан регулярным отчетом.
В восемь часов утра ребенка забрали и переправили в первопрестольную. Стаси тоже уехала в Москву, к отцу. Мурманцеву было велено оставаться на месте и ждать прояснения ситуации. Прислуге он сообщил, что у ребенка приступ тяжелой болезни и жена повезла малыша в столичную клинику.
Неделю он жил один, скучая и томясь неизвестностью. Гулял по городу, изучал живописные окрестности. Однажды на улице произошла встреча, от которой тревожно забилось сердце. Его обогнали два человека, тихо разговаривавшие. Накрапывал дождь, и на них были плащи с низко надвинутыми капюшонами. Мурманцев мельком уцепил профиль одного, и что-то нехорошее всколыхнулось в душе.
— Ваше высочество! — вырвалось невольно.
Они продолжали идти, не обернувшись. Но Мурманцев видел, как напрягся один из них, как еще ниже сдвинулся капюшон второго.
— Ваше высочество! — Мурманцев пошел за ними, сам не понимая, чего хочет.
Спутник Константина резко повернулся и подошел к нему. Это бледное лицо ни о чем не говорило Мурманцеву. Человек был молод, почти ровесник цесаревича, и смотрел чуть надменно, предостерегающе.
— Что вам угодно?
Несколько секунд Мурманцев пребывал в замешательстве, переводил растерянный взгляд со спины цесаревича на холеное лицо сопроводителя и обратно.