Мирослава волновало другое: где картины Каца, куда он их дел? Там оставил или сюда привез? И, главное, как эти картины, это кровное наследство, заполучить? Не в полицию же идти жаловаться на грабителя... Представив себя в американской полиции, с жалобой в руках, Мирослав криво ухмыльнулся: в Сибирь не в Сибирь, а на Аляску куда-нибудь, на всякий случай, загонят года на два.
После доклада возбужденные ветераны психиатрического дела столпились возле кофеварки. Появились и пряники на золотом подносе одноразового пользования. Мирослав Г. подошел к Левину и легко коснулся его рукава.
- Доклад хороший, - сказал Мирослав. - Особенно интересно про музей... У меня к вам дело, профессор. Можем поговорить?
- Дело? - Левин цепко поглядел на Мирослава. - Полчасика у меня, пожалуй, найдется.
- Выпьем кофейку где-нибудь, - поспешно предложил Мирослав, - с пирожными. Я угощаю. Где тут хорошие пирожные?
- В Манхеттене, наверно, можно найти, - сухо предположил Левин. - Я, знаете ли, по кафе не расхаживаю. Я домосед.
- Поехали! - сказал Мирослав. - Такси как тут ловят?
Общительный водитель, родом из одесского пригорода, не стал размениваться по мелочам и подкатил их к Уолдорф-Астории.
- Тут, ребята, и кофе дают, и какао, - напутствовал он своих пассажиров. - Только свистните!
Нижнее кафе было освещено мягко и богато. Красивая девушка тихо играла на белом рояле.
- Шик! - сказал Мирослав Г. - Вот так надо жить, чтоб не было больно за бесцельно прожитые годы. Кто это сказал, не помните случайно? Лев Толстой? А стульчики какие!
- Нам эти стульчики не есть, - язвительно заметил Владимир Ильич Левин. - Но давайте сядем... Итак?
- Так или не так, как говорится, - сказал Мирослав, привольно здесь себя чувствуя. - А я сам буду из Франции, коллекционер. Собираю картины этих... ну...
- Импрессионистов? - насмешливо подсказал Левин. - Экспрессионистов? Кого?
- Умалишенных, - сказал Мирослав. - И это по вашей части.
- Н-да, - сказал Левин, глядя холодно, как судак из ледяного бруска. И что ж?
- А то ж, - продолжал Мирослав. - В вашем музее хранился такой Кац, мой родственник по матери. Он где?
- Умер, - откинувшись на спинку стула, сказал Левин. - Скончался. И я, молодой человек, вот этими самыми руками закрыл ему глаза. - Он медленно, как будто делал пассы, поводил ладонями перед лицом Мирослава.
- Ну это ясно, - сказал Мирослав. - Спасибо, конечно... А где картины?
- Где картины... - немного нараспев повторил Левин. - Это нелегкий вопрос.
- Ничего, ничего! - подбодрил Мирослав. - Мы разберемся.
- Я и сам хотел бы знать, где сейчас эти картины, - сказал Левин. - В девяносто первом году, после распада Союза, больница осталась бесхозной, и музей экспроприировали.
- Разворовали то есть? - уточнил Мирослав.
- Ну да, грубо говоря, - беспечально кивнул Владимир Ильич.
- А кто? - спросил Мирослав. - У кого теперь искать-то?
- Местные власти, - пожал плечами Левин. - Вот у них-то и ищите.
- На кой им Кац! - усомнился Мирослав. - Им бараны нужны, мебель. Я этих чучмеков знаю.
- Сидел, что ли, с ними? - поинтересовался Левин. - Прекрасные, кстати, пирожные, нежные, но с московскими все же не сравнить - крем не тот...
- Я, если хотите знать, вообще не сидел! - отрезал Мирослав, как козырного короля бросил на стол. - А насчет Каца вот что: я его тут не бесплатно ищу, тот, кто мне в этом деле поможет, получит вознаграждение.
- Проценты? - живо спросил Левин.
- Ну это как пойдет, - подумав, сказал Мирослав Г. - Договориться всегда можно.
- Что же вы предлагаете? - спросил Левин. - Поконкретней, если можно.
- Он же у вас на руках умер, - сказал Мирослав. - Напишите про него книжку, а мы напечатаем: "Профессор Левин. Гений в цепях" или что-нибудь в этом роде. Я бы и сам написал, но у меня времени не хватает.
- Интересно... - Владимир Ильич приподнял очки и потер переносицу. - А деньги?
- Доход от продажи книги - пополам, - сказал Мирослав. - Половину вам, половину мне.
- Весь доход - мой, - твердо сказал Левин и, как ферзя по шахматной доске, двинул кофейную чашечку по полированной столешнице. - Это не обсуждается.
- Допустим, - предположил Мирослав. - А картины?
- Мне посчастливилось кое-что спасти, - уклончиво сказал Владимир Ильич. - Если бы не я...
- Сколько штук? - перебил, подавшись вперед, Мирослав. - Только честно!
- Сто, если округлить, - вытянув палец, Левин очертил перед собою круг в воздухе. - Плюс-минус, сами понимаете...
Сто картин Каца. Огромные деньги - Мирослав понимал это очень хорошо. Этот трупоед с его синдромом сам их и украл в сумасшедшем доме из музея, тут тоже вопросов нет. И хорошо сделал, что украл, иначе они гнили бы сегодня на помойке: местным козлам картинки психов нужны, как рыбе зонтик. Никому на свете, ни одной живой душе они были ни к чему - пока он, Мирослав, не дал им зеленый свет. И родственные чувства тут, между прочим, играют не последнюю роль: Кац ему все же не чужой, хотя и еврей и все такое.
- Они большие? - спросил Мирослав. - Картины?
- Разные, - прикинул Левин. - Масло, карандаш. Акварели.
- Надо посмотреть, - решил Мирослав. - Вы отсюда далеко живете? Метро идет?
- Проблема в том, что у меня их нет, - сказал Левин. - Кое-что я продал, не стану скрывать, продал за копейки: охотников не нашлось, в очередь никто не вставал. Кое-что раздарил. Кое-что отправил в Европу, но и там никто не покупает... Да вы на меня так не глядите, я ведь не ваше продавал, а свое!
- Ни одной не осталось? - не поверил Мирослав.
- Ни единой, - подтвердил Левин.
- Не верю! - сказал Мирослав.
- Дело ваше, - пожал плечами Левин. - Фотографии кое-какие сохранились. Цветные. Так, на память...
- Фотографии... - задумчиво повторил Мирослав. - И много?
- Десятка два, - прикинул Левин. - Хотите посмотреть?
- Ну да, - сказал Мирослав. - И купить. Продадите? Мне тоже на память надо.
- Почему же не продать! - согласился Левин. - Все дело в цене: договоримся - и пожалуйста... Можно увеличить, повесить на стенку.
- Можно, можно... - морща лоб, подтвердил Мирослав. - В рамочку закатать - и под стекло, на стенку. Можно не только увеличить, можно и новенькие нарисовать с этих самых фотографий, если, конечно, по-умному подойти. Хороший специалист так нарисует, что даже лучше получится, чем у самого Каца. И обойдется недорого.
- Я, конечно, могу вам посодействовать и в поисках оригиналов, заметил Левин, - но только, как вы сами понимаете, за особое вознаграждение... Ко мне, кстати, еще один приятный господин приходил, искал Каца. Тоже родственник, но уже по мужской линии. И предлагал, заметьте, вполне приличные условия. Вполне.
- Деньги есть, - поспешно сказал Мирослав, - в общих чертах, конечно. Так что посодействуйте! А этот, который приходил - жулик.
Мысли Владимира Ильича бежали быстро, с прискоком, как цифры в окошечке кассовой машины, - разве что не щелкали. Главное, чтоб этот жлоб не попал в Кзылград, не наделал там переполоха: Мирон Голубь надежный человек, но никому ведь нельзя доверять на все сто процентов! Дать Мирону сто долларов, и он откроет рот и все расскажет, что успеет узнать.
- Городской музей перевели в Курбан-Али, - сказал Левин. - Туда надо ехать, там искать. Музей практически не охраняется, никто ничего не проверяет.
И последняя мысль обозначилась в окошечке: если этот нахрапистый парень с криминальными замашками пойдет грабить музей, его могут посадить даже в Курбан-Али. Ну что ж, такая, значит, у него судьба.
12. Дама с бабочками и рыбами
Душелом лукавил: Стеф Рунич не предлагал ему никаких условий и не грозил никакими неприятностями. Может быть, именно поэтому Левин показал ему две работы: открыл крышку дивана, вытянул со дна ящика, из-под постельного белья, холст без подрамника и карандашный рисунок на бумаге - и показал.
На холсте был написан короткими, отрывистыми мазками женский портрет в зеленовато-желтых тонах, раздельных: фигура почти в полный рост, с веером в тонкой, прихотливо вывернутой руке. Плоский фон составляли бабочки и плывущие рыбы, и бабочки были ненамного крупнее рыб. Бабочки служили украшением высокой прически этой женщины - как аграф или диадема из желтых бриллиантов - и светом своих косо распахнутых крыльев подсвечивали лицо модели. Женщина среди бабочек и рыб была поразительно красива - как гроздь рябины в темной зелени листвы или полновесное крупное яблоко, обтянутое зеленой девственной кожей и соединенное с ветвью пуповиной коричневатого черенка.