С этими словами Пепелков подхватил стол, за которым они сидели, и одним движением опрокинул его на Шмагу.
— А это тебе аванс, — сказал он.
Загремели тарелки, стаканы, опрокинулась бутылка, стоявшая под столом.
— Милиция! — закричали в зале.
— Держи хулигана! — не очень уверенно сказал Шмага. На его куртке беспорядочными гроздьями висела лапша.
Подбежали сразу три официантки, подошел директор, грузинского типа мужчина. Он схватил Веню за шиворот.
— Правильно, — сказал Шмага. — Держите его. Он, гад, костюм мне испортил. Напьются тут, понимаешь… А я пойду милицию позову.
И Шмага исчез.
— Зря второго-то отпустили, — говорила деловито официантка, когда Веню вели в служебное помещение. — Он же с ним был, одна компания…
— Одного хватит, — сказал директор, снимая телефонную трубку.
Быстро составили акт.
— А-а, дружинники! — сказал Пепелков, когда в кабинет вошли парни с повязками. — Внимание, ребята, я свой, — качаясь, заявил он. — Все в порядке, я сам дружинник. Сегодня вы меня ловите, завтра я вас ловить буду… Учтите!
Дружинники молча делали свое дело.
— А вором Пепелков никогда не был, факт!.. Так и записывайте!..
Через полчаса он был доставлен в районное отделение.
6
После ночного телефонного звонка из милиции Анна почти не спала.
Накануне вечером у нее в гостях была мама, маленькая суетливая старушка из породы вечных тружениц, болезненно остро переживающая неудачное замужество дочери.
Анна была поздним ребенком от второго брака. Марье Кузьминичне исполнилось недавно шестьдесят восемь лет. Жила она у старшего сына, хирурга по профессии, с которым Анна отношений почти не поддерживала.
Марья Кузьминична принесла внучатам традиционное свое угощение — песочник с клюквенным вареньем. Обе они долго во смехом отмывали потом ребят в ванной. Павлик даже колготки заляпал.
Около девяти часов Анна выключила телевизор, разобрала оба складных кресла и уложила детей. Потом сунулась за шкаф, включила настольную лампочку, при которой обычно шила, и они с матерью пошли устраиваться на кухню. Прихватили с собой тарелочку с пирогами.
— Соседей твоих не видно, — сказала Марья Кузьминична. — В отъезде, что ли?
— А-а, ну их… В кино ушли, на восьмичасовой, — ответила Анна. Она поставила чайник на маленький огонек и, покосившись на мать, достала из стола пачку «Петровских».
— Новое дело, — вздохнула Марья Кузьминична. — И давно это?
— Не обращай внимания… Так… Балуюсь иногда.
— Балуешься, значит? Понятно… Нервы, говорят, успокаивает.
Анна глубоко затянулась и ничего не ответила.
— Детей только жалко, вот что, — начала Марья Кузьминична старую свою песню без всякого предисловия.
— Да что, мама, без толку говорить, — устало сказала Анна.
— Где он сегодня-то?
— А кто ж его знает… Может, на вторую смену остался.
— Что же, он так всю жизнь и будет теперь тележки катать?
— Ой, мама, не знаю даже. Будет, наверно. Пока пить не бросит…
Сигарета погасла. Анна заварила чай, налила себе и матери.
В сущности, разговор их в последнее время всегда вертелся вокруг одной темы. И с каждым разом Анна чувствовала себя все более усталой и в то же время все более равнодушной. На работе она старалась о доме не говорить. Да и какие в машбюро разговоры — под непрерывный стрекот шести машинок и позвякивание кареток?..
Отец умер давно, в год рождения Аленки. Подруги как-то постепенно отпали, обзавелись семьями, поразъехались кто куда, самая близкая из них, Соня, уехала совсем недавно с мужем-филологом в Гвинею-Бисау. Мать осталась единственным человеком, с кем можно было отвести душу. Но в самом больном вопросе мать Анны занимала позицию, мягко говоря, странную. Во всяком случае, играла в отношениях с Вениамином совсем не ту роль, какую неистощимый народный юмор отводит теще. Она по-своему жалела зятя, отца своих внуков, называла его бессребреником, неудачником. А на таких-де людях все любят воду возить, и обобрать-то их норовят, и унизить по-всякому. Вот они и начинают пить с горя. Слабые, одним словом, люди.
Может быть, она смутно сознавала какую-то свою вину перед зятем, потому что в первые годы замужества Анны слишком активно поддерживала установленный в их доме обычай: без бутылки обед — не обед, особенно в загородных застольях — у нее в те годы был небольшой садовый участок. Она радовалась, видя, как зять садится за стол, потирая руки в предвкушении скорой выпивки.