Сама родословная Клавдии содержала в себе как бы некий укор Пепелкову. Благополучная, обеспеченная семья, увлеченность работой, спортом, книгами, музыкой — все это было Вене пока что недоступно… Да к тому же при встречах какая-то отчужденность, этакая джентльменская холодноватость. Было отчего впасть в раздумье, когда как-то под вечер Марья Кузьминична пришла пригласить его и Анну ни больше ни меньше как на встречу Нового года.
Вообще-то Пепелков был польщен. В последний раз они встречали Новый год вдвоем с Анной. Павлик и Аленка рано заснули, напрыгавшись у маленькой елочки, а они так и просидели молча у накрытого стола до самого окончания «Голубого огонька». Словом, скучно, без настроения…
И вот теперь Анна срочно дошивала новое платье по какому-то совершенно невероятному образцу, взятому из польского журнала «Урода». Она была необыкновенно весела и в то же время немного сконфужена. Пепелков, руки в карманы, ходил по комнате и, скептически улыбаясь, поглядывал на жену. В целом год завершался неважно: столько было кругом незаткнутых дырок, что голова шла кругом, и предпраздничное оживление Анны все время назойливо выводило в памяти один и тот же образ, хрестоматийно печальный. Это был образ Золушки, едущей впервые на бал.
11
Дверь открыла Марья Кузьминична — румяная, веселая, с новой прической, словно помолодевшая. Пепелковы отряхнули на лестнице снег и вошли в прихожую. Уже здесь пахло елкой и стеариновыми свечами. На Марье Кузьминичне поверх свободного светло-синего платья был надет фартук, через плечо висело вафельное полотенце. Пепелков вручил ей веточку мимозы, за которой пробегал не меньше часа, пока Анна укладывала детей. Он вручил мимозу молча, торопливо — она, казалось, жгла ему руки, потом облачился в неизбежные тапочки и, мысленно чертыхнувшись, шагнул в гостиную.
Неудобства этого визита представлялись ему с совершеннейшей очевидностью: обязательно будет кто-то из незнакомых ему людей, фрайер какой-нибудь придет титулованный со своей мадам, а Пепелков в таких торжественных случаях всегда немного терялся.
В гостиной, кроме хозяина, находились еще два человека: высокий, атлетического сложения мужчина с редкой проседью в волосах, и юноша, почти мальчик, который быстро поднялся с кушетки, держа в руке какие-то фотографии.
— Жохов Александр Николаевич, — представился высокий мужчина и поцеловал Анне руку.
Анна зарделась. Оказалось, Жохов преподавал историю в той самой школе, где работала Клавдия.
Светловолосый юноша — это был его сын, Коля, — сделал шаг вперед и церемонно наклонил голову. Во всем его облике было много достоинства. «Как в фильме из великосветской жизни», — сказал себе Пепелков.
Анна тем временем прошла на кухню, где хлопотала Марья Кузьминична, а Веня, не дожидаясь приглашения, сел в уголочке, около маленького аквариума, освещенного тусклой лампочкой, спрятанной под колпак. Рядом стояла елка, небольшая, но пышная, украшенная несколькими крупными шарами и блестящими ниточками дождя.
Разговор, прерванный приходом Пепелковых, возобновился. Вене была придвинута пепельница, и он жадно закурил, чтобы чем-то занять себя. Большие старинные часы в простенке между окнами пробили четверть одиннадцатого.
— Мы тут говорили… э-э… о французской поэзии, — сказал Андрей Ильич каким-то немного деревянным голосом, чрезвычайно, впрочем, учтиво обращаясь к Пепелкову. — «Академия» объявила в тематическом плане о новом сборнике Артюра Рембо…
Во, еще один любитель, подумал Пепелков, припомнив свою стычку со Шмагой. Сейчас попросит достать…
— Разумно, — сразу вскинулся Жохов, подавшись к Андрею Ильичу, — у нас Рембо издавали — вот такой тонюсенький сборничек — лет двадцать назад, если не ошибаюсь… А послушайте, как звучит: «На черных виселичных балках лихие бьются плясуны…» Это из «Бала повешенных»… Вообще, французскую поэзию превзойти невозможно. У нее более широкий версификационный простор. В выборе средств французы всегда были даже более свободны, чем в выборе темы…
— Ну, у нас тоже — не пять размеров, — перебил его Андрей Ильич, откидываясь на спинку кресла. — И верблюды теперь в ходу, и бог знает что… Клавдия придет, она поцитирует. Просто интерес сейчас к поэзии у нас схлынул. Мало имен, мало шуму.
— Правильно! И гении вчерашние жирком помаленьку пообрастали, — сказал Жохов, — Все мы смотрим вечера из Останкина. — И он сделал приглашающий жест в сторону Пепелкова.
Веня ткнул сигарету в пепельницу, открыл было рот, но сказать ничего не успел. Дверь распахнулась, и в комнату вошла Клавдия. На ней было широкое белое платье с ярким шелковым кушаком.