Пепелков поперхнулся.
— Когда же человек шептал в древнем веке «Господи!», — продолжал Андрей Ильич, — или «Отче наш», он чувствовал всем нутром свою общность с большинством, слышал сердцем Матфея, бьющегося под крестом, выдыхающего сквозь крик: «Да святится имя твое». Видел неграмотного мужика в глубине России, поющего через семь веков: «Да приидет царствие твое». И уже по всему миру падали на колени — от восторга, а не от слабости! — дети (три века ниже) этого мужика, и женщины, и старцы, и горы каменные, и все сливалось в мощном едином хоре: «Хлеб наш насущный даждь нам днесь!»… И сейчас кто-то, на закате второго тысячелетия с рождества Христова, тихо повторяет за ними — как вздох: «Аминь!»… «Господи, господи!» — в этом крике во все века прорывается наружу человеческая жажда добра и света.
— Ну уж тут вы меня извините! — закричал вдруг, словно очнувшись, Пепелков. — Ясно вижу, что вы не правы, и попробую вам возразить… Эка ведь куда гнете!.. Чтобы с вами поспорить, нужно быть этим самым… как его? Цицероном!
— Или просто софистом, — сказал Жохов.
— Цицероном быть нужно, — отвечал Андрей Ильич, не замечая волнения Пепелкова, — тем, кто спорит с великими. А простым смертным, — неожиданно заключил он, — достаточно приложить свой запас к двум-трем фразам о времени, процитировать кого-нибудь из философов…
— Наши истины нам известны, — перебил его Жохов. — Достаточно приложить к ним спор.
— Истина давно родилась, — сказал Андрей Ильич. — Надо только отшлепать ее по заднице, чтобы она закричала о себе на весь мир.
— Перестаньте, — сказала Клавдия. — Истина — в вине, неужели не знаете?..
— Истина в вине — истина вне вины, — шепнул ей Андрей Ильич.
— А, ладно — черт с ней, — сказал Жохов. — Выпьем?
— Вот это другое дело, — подхватил Пепелков, наливая себе фужер коньяку.
Анна посмотрела на мужа и только вздохнула. Она знала — сказать сейчас Пепелкову: «Не пей!» — значило бы еще больше его подхлестнуть… А уж как не хотелось портить сегодняшнее застолье! Редко, очень редко бывала она теперь вдвоем с мужем в гостях… Она нигде почти вообще не бывала за последнее время, кроме работы и дома. А куда пойдешь, если у Вени вечно то синяк под глазом, то пиджак или свитер в клочья разодраны… И сюда вот сегодня шла… Ну, хотелось, прямо скажем, хотелось посидеть среди этих милых людей, хоть немного душой отойти, что ли… Разумеется, и боязнь была, страх этот, ставший уже привычным, чего уж себя-то обманывать: вдруг напьется опять, кому-нибудь нахамит… А на следующее утро — кто знает? — может, снова запой, как неоднократно уже бывало…
Но, с другой стороны, и надежда была. Крохотная, правда, совсем, но была, — и все теплилась, и подбадривала: а вдруг — ничего?.. Обойдется, быть может… Ведь среди людей же будет Веня сидеть за столом, а не с гопниками обычными в этой их чертовой кочегарке… Знают же вот некоторые приличные люди меру питью…
Анна чуть пригубила свою синюю с золотым ободком хрустальную рюмочку и осторожно поставила ее обратно на стол. В это время Жохов поднялся и, с притворной серьезностью, выкатывая глаза, прочитал:
Все засмеялись, после чего шум стал общим. «Обойдется», — подумала Анна.
— Вот вы сказали, вино…
— Это не я сказал, это мы студентами пели на вечеринках. А между прочим, Алкей…
— Нет, вы говорите, что…
— Анна, Анна! Передай, пожалуйста, мне горчицу!
— Да идеи бога нужно расти не вверх, а книзу.
— Все по той же спирали? Так сказать, вперед — к прошлому… Это более точно, хотя и далеко от науки.
— Где-нибудь за чертою…
— Не лакей, а Алкей!
— А что Монтескье?
— Монтескье говорит, что заблуждения королей были первоначально заблуждениями народа. Люди, вырванные из мрака, не знают сомнений, даже когда творят величайшее зло.
— Но с болезнями роста… вы представьте: те же самые короли…
— Ай-я-яй! Ай-я-яй!
— А Монтескье?
— Да откуда вы знаете?
— …против унынья… Напьемся ж пьяны!
— Про-о-тив уны-ы-нья-а!
— С вашей внешностью, голосом…
— Не судьба, не судьба!.. Да и внешность обманчива. Мне б сейчас скинуть годков эдак двадцать…
— Ой, куда же вы коньяк льете?.. Здесь же «Полюстрово…»
— А «Рыбак»-то, а?
— Да-а…
— Я к вам как-нибудь забегу на неделе. Надо будет выяснить с Бабелем, так сказать, до конца.