Игорь Павлович понемногу записывал, а Пепелков сидел и неторопливо рассказывал о своем неудавшемся плавании по житейскому морю. Сегодняшнее состояние Пепелкова напоминало Бермудский треугольник. Можно было пропасть, но хотелось выплыть. Игоря Павловича интересовало все: настроение Пепелкова, отношения с семьей, длительность запоев и светлых промежутков. Он требовал, чтобы Пепелков припомнил, когда впервые почувствовал тягу к рюмке.
Впервые Веня споткнулся о крутой порог алтаря Бахуса в одиннадцать лет. Они жили тогда с матерью в деревне под Лугой. Стояло необычное сырое лето, речка по вечерам курилась туманом, в воздухе буйствовали комары.
Бабка, у которой Пепелковы снимали комнату, варила брагу. Варила не для продажи — спаси, господь! — и не ради корысти, а так, из чистого интереса, по принципу: все варят, и я варю. Внук ее, Василий, бывший десантник, недавно вернувшийся из армии, вообще не брал в рот ни капли спиртного, чем, надо сказать, весьма удивлял сельчан. Других мужиков в доме не было. И вот, поди ж ты — старуха вечерами регулярно нацеживала большой молочный бидон браги, и возле него на кухне собирались две-три такие же убогие, сморщенные старушенции. Они гадали на картах, обсуждали житье-бытье, через час-другой выплывала через занавешенное серой марлей окно прямо к излуке реки неожиданно крепкая, слаженная и протяжная песня.
Запевала обычно хозяйка — бабка Наталья. Она чуть откидывалась назад, прикрывала глаза и, сложив шершавые, в трещинках руки на коленях, затягивала:
Подруги ее, бездыханно дождавшись наконец торжественного момента, дружно и необычайно серьезно подхватывали песню:
И вот как-то раз брага у бабки Натальи не получилась: что-то она с рецептом напутала. Попробовала ложкой — так себе: вроде компота сладенького. Чуть отдает дрожжами, а крепости нет. А тут зашел в кухню Веня. Наталья и поставила перед ним полную кастрюльку и, протянув поварешку, пригласила радушно:
— Пей, милой!..
Два дня потом его мотало по постели, выворачивало наизнанку, знобило. Мать хотела уже бежать на станцию — звать врача. Но кое-как обошлось. Только пальцы он ей чуть не перекусил, когда она ему попыталась помочь очистить желудок.
И вот много лет, почти до самой свадьбы, Веня не то что больше не пил, но смотреть спокойно не мог, как другие подносят рюмку ко рту. Он бледнел и брезгливо морщился.
И все же, видно, столь раннее соприкосновение организма с живыми ядами неудавшейся браги сделало свое дело. Когда начались студенческие пирушки, тещины угощения и прочие несуразицы быта, Пепелков стал пить. Правда, он переносил застолье мучительно трудно, быстрее всех пьянел и вставал на другое утро совершенно больным. Однако тесть Петр Макарыч, со своей простой философией, что клин-де нужно вышибать клином, как-то Вене налил стопку с утра.
— Лишь бы день начинался и кончался тобой, — пропел он и весело подмигнул Вене, закусывая свежепросоленным огурцом. Так в жизнь Пепелкова вошло похмелье. Да и пить он стал вскоре легко и с видимой радостью.
Когда родилась Аленка, он перешел на вечернее отделение университета. Но к концу третьего курса интерес к учебе пропал, и Веня перестал посещать занятия.
Работал Пепелков в то время социальным психологом в отделе НОТ крупного проектного института. В восемь тридцать нужно было успеть проскочить через проходную. Вене это удавалось все реже и реже. Потом он был, по его же собственному выражению, «отчислен из департамента», и в трудовой книжке появилась запись, пугающая своим лаконизмом даже закаленных кадровиков.