— На днях получаю восемьсот рублей! — кричал Забойский с порога. — Все! Хватит… Еду под Кострому на все лето… Вот только найду в напарники расторопного человека, шрифтовика, и уеду…
Тут же он начинал, гнусавя, клянчить у Левы червонец под завтрашние восемьсот рублей, получал его, быстрее всех напивался и, размазывая по лицу пьяные слезы, кричал:
— Уй-еду!.. Город погубит меня, уй-еду!..
Но все-таки уезжал он домой, на Верейскую, а не под Кострому, выпросив у Левы еще два рубля на такси, так как в метро его могли не пустить.
Бывал в мансарде и еще один яркий, самобытный тип — Андрюша, стриженный наголо подросток из хорошей семьи. Говорили, будто он попадал на пятнадцать суток так часто, что волосы у него не успевали отрастать. Этот был чтецом-декламатором. Он все пытался научить Рудакова правильно ставить логические ударения. Андрюша до самозабвения любил поэзию тезки своего, Вознесенского, и после первых двухсот пятидесяти граммов начинал, закрывая глаза, читать — каким-то очень уж высоким, пронзительным голосом. Причем читал он по большей части не стихи Вознесенского, а какие-то малоизвестные пародии на него:
Пепелков был для всей этой оравы и слушателем, и зрителем.
В тот же вечер, когда он впервые пришел в мансарду, здесь собрались все — как по команде. Лева даже удивился: иногда Забойского месяц не дождешься и не разыщешь, а тут… Не успеешь бутылку в мансарде открыть — бегут ну прямо как кошка на мясо…
Как всегда, пили что-то, и говорили о чем-то, и читали стихи. Наконец вроде бы всё выпили, всё сказали. Мало. Это уже традиция, почти что закон: надо снаряжать кого-то на «пьяный угол». Вывернули карманы: на всех пятерых рубль с мелочью насчитали.
— Раз живем, — сказал тогда Рудаков и вытащил из портфеля зонтик японский, Мицуй и К°, с фирменным знаком «Три слоника».
— Жалко, — сказал Лева. — За полцены. Завтра у меня деньги будут…
— Завтра, может, потоп, — сказал Рудаков. — Кто смелый?
Вызвались добровольцы — Пепелков и Забойский. Побежали сквозь ночь по проспекту в сторону «Океана». В садике справа компания какая-то под гитару песни кричала, огоньки сигарет мелькали, как светляки. Решили не подходить: еще по морде схлопочешь. И правильно решили, как выяснилось, потому что не успели отойти на квартал, как из-за угла вылетела машина ПМГ с включенными фарами и направилась прямо к певцам. А Пепелкову с Забойским лишняя беседа с представителями закона вроде бы и ни к чему…
На «пьяном углу» никого. Пусто. Надо же — два часа ночи, и никого. Самое торговое время. Пересажали их всех, что ли, к чертовой матери?
Закурили, поозирались…
Тут из кустов вынырнул мужичонка трясущийся, в пиджаке на голое тело, попросил сигарету. Мятый какой-то весь, согнутый, но с т и п и ч н ы м лицом. Выслушал. Сказал:
— Три с полтиной. Пошли.
— Денег нет, — сказал Пепелков.
— А какого ж вы хрена? — удивился мужик. — Что вам тут — детский сад?
— Зонтик вот надо спихнуть, — сказал Пепелков. — Фирма.
Мужик глянул мельком на зонтик, вздохнул.
— Может не дать, — сказал он вполне огорченно. — Тетя Зина наличные уважает…
— Попытка не пытка, — пискнул Забойский. — И тебе опять же — стакан.
— Ну, уж это само собой.
Двинулись вглубь куда-то, в улицу боковую, потом проходными дворами, мимо дома, третий год застрявшего на капитальном ремонте. Тут как раз грянул дождь — самое время зонтик раскрыть, но нельзя: это теперь товар. Только ходу прибавили.
— Далеко еще? — пробовал районную географию Пепелков.
— Тута, тута, — каждый раз отвечал мужик, крепче запахивая пиджак.
Наконец заскочили в какую-то темную гулкую подворотню, повернули направо, пересекли двор, прыгая через лужи, и очутились в тускло освещенной парадной, наполненной кошачьими ароматами.
— Тута, — снова сказал мужик, махнул Забойскому оставаться внизу, а Пепелкова с его зонтом поманил пальцем — забираться на самую верхотуру. И затопал привычно по неровным ступеням. Пепелкову вроде уже и пить расхотелось при такой беготне, но куда теперь денешься: столько трудов…
На четвертом этаже, возле пятнадцатой квартиры, мужик остановился, прислушался, приложив ухо к дверям. Потом достал из кармана связку ключей и постучал с расстановкой — не по двери, а рядом, по стенке, по всему видно — условный знак. Пяти секунд не прошло, как им открыли. Пепелков вслед за мужиком шагнул в ярко, не по-ночному освещенную прихожую, где тоже было, в общем-то, как на лестнице, душновато.