Пепелков стоял от них в каких-нибудь десяти шагах, за стеклом, как парализованный молнией. Он стоял и тупо смотрел, как Жохов всем троим пожимает галантно руки. С другой стороны за этим же самым действом остолбенело следили шесть старух в двенадцать очей. Вене было совершенно ясно, что после молнии по всем правилам небесной механики должен последовать неминуемый гром.
Значит, так, прикидывал Пепелков. Значит, подхожу. «Здравствуйте». — «Здравствуйте». Сразу резко — в поддых… А когда он согнется, снизу — коленкой по подбородку… Или нет: лучше двумя сложенными руками — по позвоночнику… Он падает. Гонг!.. Тут я приподнимаю двумя пальцами шляпу и молча удаляюсь в сторону леса…
Где-то за кадром в его сознании явственно слышался голос ведущего этого короткометражного фильма, артиста Гердта: «Да, товарищи, плохо, когда мужик пьет… Но когда баба гуляет, это уж вы меня извините…»
Жохов между тем помахал всем ручкой, сел в машину и укатил. Анна с детьми спокойно прошла мимо старушек и скрылась в парадной. И вдруг Пепелкову, словно в каком-то кошмарном сне, показалось, что эта обычная стандартная дверь отделила от него семью навсегда.
19
После этой короткой эффектной сценки Пепелков, по всем законам среднего фильма, действительно «удалился в сторону леса». Он бродил там без всякой цели часа полтора, иногда присаживался на скамейки, во множестве натыканные там и сям, и курил. Поневоле бросалось в глаза: почти у каждой скамейки — множество вдавленных в землю окурков и бутылочных пробок всех сортов и калибров. Господи, где теперь только не встретишь их?.. Разве что на Северном полюсе.
Постепенно он остывал.
В самом деле, чего завелся?.. Час назад он звонил жене на работу, разговаривал с ней. Анна была в своем машбюро и уже собиралась домой… Ну, допустим, пошла, забрала детей, в магазин забежала… Вон у нее и сумка с продуктами руку оттягивала. Ну, и встретил их где-то по дороге Жохов этот, подвез… Чего тут такого? Да и дети довольны были: в кои веки прокатились в машине… Что они видят со мной-то, какие радости?.. В цирке ни разу не были, черт побери!.. Сейчас бы вот тоже — мог взять их, погулять с ними по лесу. Анна бы спокойно обед приготовила…
И тут как бы в упрек Пепелкову, что не взял он с собою детей, с маленькой сосенки соскользнула вниз худенькая рыжая белка. Она перебежала дорожку почти у самых ног Пепелкова. Хвост был раза в полтора длиннее ее тщедушного тельца. От досады и умиления даже слезы навернулись ему на глаза. Все вокруг запрыгало, закачалось. Но он быстро взял себя в руки. «Водка плачет», — говорила в подобных случаях Марья Кузьминична.
Нежность к семье заполонила вдруг Пепелкова. Надо же, думал он, крутимся, бьемся, мучаем друг друга, ищем смысл жизни… А он простой — в продолжении рода… Такое же, как у всего живого, рождение, рост и расцвет… А потом в свой час, — зрелость, плодоношение… Новые ростки набирать будут силу, а твой удел неизбежный — увядание и уход. Миллиарды лет до тебя, миллиарды после тебя… А живем зачастую, как будто только что с дерева слезли…
Он усмехнулся, вспомнив, как лихо подкатила к его парадной машина с женой и детьми… Вот он — дополнительный стимул, о котором так часто толковал Игорь Павлович Пеликанов: боязнь потерять семью… Многих, говорят, это еще останавливает…
Ну что ж, всему свой удел… Время разбрасывать камни и время собирать камни. Только не надо никому давать никаких слов. Надо просто жить и помнить о детях. Надо карабкаться на эту высоченную стеклянную гору, не жалея ногтей.
«Домой!» — скомандовал сам себе Пепелков. Он повернулся и пошел через нахмуренный лес, не разбирая дороги. Вечер уже окутывал город фиолетовой полупрозрачной дымкой. Вокруг было пустынно и тихо.
20
В том году сушь стояла великая на земле, и ночь, сменившая день, не приносила живой прохлады изможденному, притихшему миру…
Лес горел по округе на много верст. Алый дым лежал на озере сонном, лопались ветки в бору от могучего жара, на болоте кипящем кричала оторопевшая выпь.
Заюшка серый с выводком своим беспокойным убежал за крутую гору, лось ушел с опаленным боком, оглядываясь то и дело на родимое пепелище, птица улетела, надсадно крича, и медведь прохромал по бегущей к реке тропинке.
Лес горел, падая и открывая пространство…
Солнце казалось рыжим сквозь душную пелену. И преследовал и тревожил душу всего живого равнодушный, нарастающий гул раздвигавшего свои границы огня.