Ключ от квартиры всегда перед дверью под ковриком лежал. Чтобы всегда ко мне прийти можно было. Ну и шли, конечно. И Круглов, и другие, и те, кого вообще первый раз в жизни видел. Проснешься, а в комнате неизвестные люди, черт знает откуда, как, чего. А-а-а, думаешь, ладно, главное ведь выпить, а уж потом разберемся, что к чему. Некоторые с женщинами приходили, кто на час, кто на ночь. Иногда приду, а у меня изнутри закрыто, стучусь — не пускают. В собственную квартиру! Так я как в таких случаях приспособился — вылезу на крышу, повисну на карнизе и прыгаю к себе на балкон. Карниз — беда — далеко выступал, можно было запросто промахнуться. Ну, пьяный, пьяный, а соображаешь и начнешь раскачиваться туда-сюда — и гоп-ля-ля, да и угадаешь к себе на балкон. Соседи меня парашютистом прозвали. А в общем-то, я ни разу не промахнулся. А на балконе у меня спальник был, заберешься в него, даже в комнату не входя, и гуд бай… Вот так… да… ну, что ж… Да, а меня уже выгнали из ремконторы, я после холодильников туда устроился, но проработал немного, месяца полтора-два. Запил по-черному, когда Валя меня покинула. Уже стал и одсколончик пробовать, но по-настоящему еще не втянулся. Все же я не совсем еще опустился, подрабатывал изредка на разгрузке вагонов, станция-то рядом. Иногда я запирался и никого к себе не пускал. Когда были деньги, покупал несколько бутылок водки и запирался.
Я одну бутылку обязательно привязывал на веревку и спускал со своего балкона на соседний, подо мной. Когда водка кончалась, я всегда мог вытянуть свой НЗ за веревочку и с удовольствием выпить. Там подо мной жила одна молодая женщина, так что я был спокоен — бутылка будет в сохранности. Звали ее Тамара Гезий. Были у нее правильные черты лица и большие зеленые глаза. Был у нее всегда очень острый гастрит — она только молоко пила. И к ней ходил очень хороший непьющий парень — Сережа Кондаков. Они должны были вот-вот пожениться. Так что за свою бутылку я был вдвойне спокоен. Да, а еще эта Гезий любила классическую музыку. И вот они ее часами слушали с Сережей Кондаковым. А я пьяный лежу обычно на балконе, на звезды гляжу и слушаю тоже. У меня с Гезий этой что-то вроде дружбы со временем образовалось, уж очень мы были разными людьми. Сережа Кондаков ничего не имел против, он вообще был очень положительный парень, я прямо-таки радовался за них. Не курил он, не пил, всегда рубль одолжит, если пропадаешь. Ну, так вот я даже разработал целую систему сигнализации стуков по батарее парового отопления. «Здравствуй!», «Как дела?», «Хлеб есть?» и так далее. «Спокойной ночи» было. В общем, целый разговор можно было вести. Наши перестукивания всегда удивляли моих собутыльников. Они прямо-таки приходили в изумление, тем более их поражала сама Гезий, когда я придумывал какой-нибудь повод, чтоб показалась она сама…
Э-э-э… чего-то засиделся ты, Владимир Константинович, пора, брат, пора на следующую ступенечку, да и знобко здесь, в полумраке. Давай, давай… вот так… за перильце, за перильце… не совсем еще сгнило?.. Вот… в-вот… гвоздь… вот так… хорошо… фу-у-у… хорошо… Теперь уж недалеко, уже побольше солнечного чердака я вижу над головой, а отсюда вид как из колодца, темно, холодно, а там сейчас хорошо, крыша уже, наверное, нагрелась…
Да-а-а… так что же дальше-то? А дальше стал я допиваться до чертиков. Уже стала мерещиться по углам всякая чертовщинка. С криком вскакивал и закрыть глаза боялся. Только закроешь, начинает вылезать из углов всякая нечисть, всего тебя опутывает волосатая какая-то мерзость, ну — не приведи господи! Стал тогда я так рассчитывать, чтоб напиваться до отключения, да чтоб еще и на утро граммов сто пятьдесят осталось. То есть две бутылки запасал на вечер, теперь уж меня граммов восемьсот мертвым укладывало, уже здоровье не то было.