Ну, что ж, почти добрался. Да, с месяц, наверное, тому назад дали мне вагон продуктов, с которым я должен был выехать к бригаде в дальний район. Бригада уже там была. Да вот не выехал, не успел. Вышел из конторы в обед, еще и раздумывал, помню, — сегодня выехать или уж завтра с утра, с этим самым вагончиком продуктов. Подхожу к столовой, вижу, два парня считают мелочь, вижу — на бутылку не хватает. Поглядел, вроде неплохие парни. Ну и взял им бутылку — жалко, что ли… Короче, пили до ночи, а ночевать пошли ко мне в вагончик. Среди шпротов, бычков в томате и ящиков с яйцами. Утром обнаруживаю, что от аванса, от восьмидесяти рублей, копеек двадцать осталось. У парней тех, естественно, тоже ничего. Ну что же делать-то? Похмеляться-то надо! А вагон с продуктами на что? Ну и пошло, День пьем, другой пьем. Дней через восемь — десять стало в вагончике от продуктов посвободнее. Тут угрозу мы какую-то почувствовали — вернее, это я один почувствовал, так как ребята мои случайные исчезли, я даже и не заметил когда… А меня вот в ЛТП оформляют. Оформили уже. И тогда подался я сюда, к дядьке на дачу. Но и здесь уже разыскали: сегодня к девяти придут. Наверное, вместе с участковым и Вандышев будет — заместитель начальника. Вандышев всегда все похороны, все юбилеи устраивает. Это его хлебом не корми — дай только какое-нибудь мероприятие организовать. Ведь как строитель он нуль без палочки. И вот надо же! Есть такие люди, всю-то жизнь вместо дела занимаются общественными делами, а выгнать нельзя — не пьют они, не то что я.
И почему это хорошим людям так тяжело жить на белом свете?! Я не о себе, я тут вспомнил одного спившегося мастера из Львова. Где-то мы с ним в Сибири повстречались, и он мне всю ночь о баянах рассказывал. Как же он, братцы, понимал предмет этот! Непостижимо! Просто непостижимо! Он рассказывал, а я музыку его баянов слышал, ей-богу! И вот бросил все, что-то в Сибирь погнало, в бараки, в холод, в пьянство. Кашлял он всю ночь простуженно, плакал даже. За что же такая жизнь, я спрашиваю?!
А у меня сегодня голова четкая, ясная. Это у меня изредка бывает после больших запоев. После особенно сильных. Как будто от сильного удара все немеет, и все четко соображается, и ничего не беспокоит. Все онемеет перед страшной болью, которая придет позднее, часа через два. Нет, теперь уже раньше — через час, я думаю, через полчаса даже. Но только настоящие кошмары будут завтра. А завтра-то я буду дале-еко, завтра-то я буду в больнице, под капельницей — мне не страшно, я все рассчитал. Что? Съели?! Константа Спиридоновна! Не удалось вам речь обвинительную сказать, уж, наверное, заготовили, уж, наверное, ночь готовили, не спали. Что, Марья Ивановна, все подсчеты ваши насчет моей задолженности по профвзносам ко всем чертям собачьим полетели! Я уж о пропитых продуктах из вагончика и не говорю. Хотели пригвоздить меня к столбу, а я не дался! Да? Не удалось заклеймить! Я ведь вчера еще, когда в пьяной горячке метался, видел все ваши трезвые лица с поджатыми губами. А я больше не перенесу вашего негодного суда, слышите! Да я лучше в петлю!
И тут-то меня и осенило. Я все рассчитал — вот балка, веревку я выбрал потолще, чтоб не так больно шее было, ящик, когда его отброшу из-под ног — как раз: ноги сантиметров двадцать до пола не достанут. Минуту я спокойно могу выдержать без воздуха, я уже проверял. А вам сюда добираться пятнадцать ступенек, как раз пятнадцать секунд. Пусть еще пятнадцать секунд на всякие охи-ахи, когда вы увидите тело мое бездыханное в петле — ноги двадцать сантиметров до пола не достают. У меня в запасе еще целых полминуты остается. Так что успеете… из петли вынуть. Ну, и куда же меня? В больницу, конечно, под капельницу. Вы думали меня заклеймить, а я ушел. Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел… Чу! Слышу, слышу сладкие голоса. А я вас не боюсь! Только трясется все. Когда меня вот так начинает трясти и все подпрыгивает перед глазами, мне кажется, что это не я рассыпаюсь на сто осколков, на сто мыслей одновременно, а это мир рассыпается, показывая мне одному свою жгучую тайну непрочности. Ибо все-то его видят прочным, надежным, верным. Ну, пора… поднимаются, скрипят ступенечки… Пора! Что б еще такое напоследок пожелать… Ой, куда ж это я лечу?! — и тут сразу хорошо, темно, покойно стало, славно так… Очнулся — участковый стоит: «Ага, — говорит, — глаза открыл, значит, все в порядке! Ну, брат, поднимайся, в ЛТП поедем…»