Вовке хотелось поговорить, конечно, и он в каждую паузу тихо и торопливо втискивался:
— Я хотел Гаврилову письмишко написать, чтоб, значит, сразу отсюда на работу вернуться.
— Так в чем же дело — пиши! Я и передам. У меня и конверт есть. — Я потянулся к сумке. — Пиши, а я отвезу и в руки передам.
— Да нет… не надо… — замялся Вовка, на замполита глянул.
— Он знает, — строго сказал мне замполит, — что письма проверяют и…
— Ясно, — сказал я, — тогда я на словах все передам, это-то, надеюсь, можно?
— Это можно.
— Ну, и как ты? — в какой уж раз спрашивал я Вовку, а он лишь плечами пожимал:
— Да ничего… как все… — и снова замолкал.
— Они себя считают здесь вроде бы как в армии, — продолжал замполит. — Им так легче ждать эти два года. Ведь никто не сознает себя алкоголиком, ведь не сознаешь, а? — спросил он Вовку, и тот отрицательно повертел головой. — Ну вот, — засмеялся замполит, — и этот не считает, большинство полагает, что попали сюда случайно, вот, мол, гад участковый схватил, руки скрутил, сюда доставил. А ведь чтоб сюда доставить, надо и заявление родственников, и врачей, и милиции, и общественности. Есть, конечно, и такие, кто всю жизнь не злоупотреблял, но случилось горе у человека и запил бедняга, ну, месяц пьет, второй, третий… попадает сюда… Процент излечившихся из таких довольно высок, такому бывает достаточно встряхнуться, оглядеться, ужаснуться — да куда же я, братцы вы мои, попал?! Эти и на «спираль» скорее соглашаются.
— Спираль — что это такое?
— Это ампула, внутримышечно вшивается, потом постепенно рассасывается, а в ней специальное вещество, вступающее в реакцию с алкоголем. Летальный исход обеспечен. По крайней мере, в первые два года после вшивания этой ампулы, по-французски «эспэраль», поэтому и перекрестили в «спираль».
— Это уже серьезно.
— Да. Поэтому только по добровольному согласию. Таких досрочно отпускаем. — Замполит многозначительно посмотрел на Вовку, тот отвел глаза, замполит вздохнул: — Но другому и «спираль» не поможет — или ликвидирует ее каким-нибудь образом, или перетерпит два года и опять за свое.
— И опять сюда?
— А то куда же! У нас тут как-то отец выходит, а сын на его место… Да… Врачи идут к нам неохотно. Хотя и оклады у нас побольше, и за вредность льготы, а… неохотно… тяжело с ними. — И замполит опять вздохнул.
— А чем в свободное время занимаешься? — спросил я Вовку.
— Ну, чем-чем — в футбол с ребятами можно погонять… У нас же площадка своя есть.
— Ого! — не очень натурально воскликнул я. Тягостно было как-то на душе. — Футбол, это хорошо! А я уж и забыл, когда мяч гонял, ну а вообще-то как?
— Да вот хотел бы досрочно попытаться, а с другой стороны, и деньжат бы неплохо скопить хоть немного… а самое главное, — он как-то испытующе-пронзительно взглянул, глаза его подозрительно блеснули, — самое главное — здесь ведь не тянет, нет, честно! Ну а выйдешь — куда? Опять к магазину?!
— Да ведь все от тебя зависеть будет. Вон ты говоришь, что и здесь ухитряются пить. Как?
— Ну, как-как… — неохотно стал мне Вовка объяснять, вяло говорил, уныло, по всему видно было, что для него и для его товарищей по несчастью все это было иным, чем для меня. Чем для замполита даже. Для меня — какая-то смесь недоумения, возмущения. Для замполита — необозримое поле деятельности. А для Вовки? Наверняка ведь какое-то страшное ярмо, от которого ему самостоятельно не освободиться. — Спрашиваешь, как здесь ухитряются пить? — Он недобро усмехнулся, уж не очень-то скрывая слезы, а мне так и совсем тошно стало, усилилось гнетущее чувство, уже не рад я был всему, но только чем же виноват-то я? — Ну, привезут нас, скажем, на работу, — Вовка продолжал, — а там ребята соображают, стакан тебе поднесут, ну и готов! Или самому загнать что-то можно: валенки, ватник — вот тебе и еще стакан. Я-то нет, не пью, — торопливым шепотом говорил он, — не тянет, нет, честно, совсем не тянет! Я только что принял сеанс — двадцать уколов. Еще один приму перед выходом…