— Тогда таблетки будут, — уточнил замполит.
— Ага, таблетки, — кивнул Вовка.
— Ну, а еды хватает? — спросил я, уж очень сильно что-то похудел наш Вовка.
— Хватает… В первые дни не хватало, теперь — ничего… Жить можно.
— Ну, хорошо, что-то идет на питание, а остальные деньги куда? Вы ж зарабатываете здесь.
— Лечение дорогое, — сказал замполит, — вот только «спираль» дешевая: вшить всего-то рубль шестьдесят. Владимир, как? Ведь выйдешь, за двести рублей будешь вшивать, подумай.
— Подумаю, — не поднимая головы, отвечал ему Вовка.
— Подумай, подумай. — Сергей Михайлович листал между тем Вовкино дело.
Я спросил, кивнув на дело:
— Как он?
— Ничего. Тихий.
— Может, досрочно выйдет?
— Ну, о досрочном говорить рано, надо, чтобы половина была.
— А тебе сколько осталось? — спросил я Вовку.
— Семнадцать месяцев, — ответил он, не задумываясь, и видно было, считает дни и ночи, да-а… а выйдет, вернется в поселок, и все опять сначала? Над этим думает, конечно, и, чем ближе к выходу, тем думы те труднее, тяжелее…
Мы распрощались, Вовку увели. С тяжелым чувством я вслед ему смотрел. До ужина будет еще у него политчас, экономическая или какая-то другая учеба, будет лекция о вреде алкоголя, после ужина документальное кино о пользе занятий спортом. Потом пойдут на отдых в казарму, где в два яруса сотня с лишним коек. А утром — опять на работу.
Да, здесь здоровый режим. Пять дней в неделю работа, два дня отдых. Кино, концерты художественной самодеятельности, спортмероприятия, приезды известных артистов. Все здесь строго продумано, расписано по дням, по часам. Вначале трудновато привыкать, а затем ничего — привыкаешь, как признался Вовка. И уже кажется им, что так даже лучше: не надо ни о чем думать, все, что тебе положено, получишь, а чего не положено, никакими путями не добьешься, пиши хоть самому господу богу!
Находящиеся на излечении обращаются к обслуживающему персоналу со словами «товарищ». «Товарищ капитан… товарищ майор…» К ним обращение такое же — «товарищ». Они — не преступники, они больные. Но повсюду замки, проволока, сложная система входа-выхода, запрещение ручных часов и многое, многое другое говорит о том, что лечение здесь п р и н у д и т е л ь н о е. И если ты его нарушишь, уйдешь, скажем, в побег, тебя, разумеется, вернут, но уже осудят на год в такое место, из которого при всем желании не убежишь. А через год опять сюда — долечиваться свои положенные два года.
Тут ведется серьезная политико-воспитательная работа, культурная, спортивная, просветительная и многие прочие виды полезных работ. Есть неплохая библиотека, есть спортинвентарь, художественная самодеятельность, выписываются тонкие и толстые журналы. Тут в первую очередь идут фильмы, которые иногда и на столичные экраны попадают позже. Тут большой коллектив медиков разных специальностей, современное медицинское оборудование… И все же в тягость это принудительное лечение, прививающее отвращение к спиртному. Не болезненно, а именно тягостно, противоестественно как-то. Но уж если общество решило лечить принудительно, так оно и будет!
При всем моем сострадании к этим несчастным душам, в большинстве своем они все-таки за той чертой, через которую, по-видимому, нет возврата. И Вовка С., и Борька Киселев, и многие, многие другие, спускаясь вниз по своим ступенечкам, уже давно из приятных, интересных, небесталанных людей превратились в завзятых выпивох, со всеми соответствующими признаками. Чаще всего — это нечто пошатывающееся, мрачноватое или спящее там, где застал последний градус, или только что очнувшееся, с единственной мыслью в мутных глазах: «Где бы выпить?!» И потенциально они все не только больные, но, увы, уже и социально опасные люди. Неистребимая тяга к спиртному медленно, но верно толкает к преступлению. Сначала это довольно безобидные вещи — снять белье с веревки, украсть у соседа из сарая кроликов, картошку вырыть на чужом поле. А дальше? Ведь обязательно будет и дальше!
И второе, может быть, самое страшное в этом явлении — д е т и! Ради них, ради нашего будущего уже сегодняшнему пьянству надо дать решительный бой. Сейчас же, мне кажется, есть, в деятельности ЛТП какая-то нерешительность. Словно бы с правовой какой-то точки зрения есть тут какие-то сомнения, а отсюда и нерешительность, отсюда и двойственность этого принудительного лечения. А раз двойственность, то и остановилось оно на полпути, заранее обрекая себя на слабую эффективность. Ведь как ни верти, самое сильное на сегодня лечение — «спираль» — применяется лишь на добровольных началах. Хотя конечно же уговаривают, обещают досрочное освобождение. Вызывают: «Ну, решил не пить больше?» — «Решил!» — «Так вшей «спираль». — «Да ну ее…» — «Так ведь решил же!» — «Решил». — «Так в чем же дело?!» И так далее, до бесконечности.