— Наверняка что-то будет, — говорил замполит Румянцев, — мы здесь в ЛТП ждем ужесточения. Скорее всего, время пребывания в ЛТП не будет входить, как раньше, как сейчас то есть, им в стаж работы. Это раз. Срок лечения увеличат, пожалуй, лет до трех-четырех. Это два. Ну а главное, надо больше строить таких заведений, раз это экономически выгодно. И особенно в сельской местности, где они практически отсутствуют. Забрать туда вообще побольше, чтоб другим неповадно было, чтоб не видели мы эти пьяные толпы у винных магазинов, чтоб…
— А если сухой закон?
Замполит пожал плечами:
— Так ведь обязательно тетя Маня какая-нибудь встанет перед тем же Вовкой с бутылкой первача.
— Ну, раз она ему бутылку всучит, другой — увидят Вовку пьяным, увидят другого Вовку или Борьку, и не так уж трудно будет вашу тетю Маню отыскать. Отыскали — и ее, уже вместо сегодняшних ее подопечных, сюда вот, в ЛТП, и упрятать, изолировать от нашего общества, а?
— Ну, теть Мань ведь поменьше будет, чем этих, сегодняшних, экономический эффект уже не тот будет.
— Ее одну сюда на парочку годков упрячь, она трезвыми десятки Вовок и Борек оставит. Ого-го-го какой эффект будет!
— Еще ведь организовать все это как-то надо.
— А как же — для этого у нас и Советская власть!
— Ну а вдруг да многие, а не только отдельные тети Мани начнут самогонку гнать?!
Да, еще бытует кое-где такое опасение. Так вот этого-то никогда и не будет! Я в этом твердо убежден. Дело в том, что психология нормального пьяницы такова, что никогда он не сможет, да и не захочет ждать те несколько дней, пока продукт созреет для употребления. Он и нескольких-то часов не может выдержать. Психология такова, что выпить надо тотчас, в течение ближайшего получаса, самое большее — после перерыва, на который закрылся ближайший магазин. А если выпить можно только завтра, то это вообще не предмет для разговора для нормального пьяницы. Ему сейчас вынь да положь. Так что в массе пьяницы никогда не займутся самогоноварением. Им всегда занимаются более трезвые люди. Кстати, сами почти не злоупотребляющие, а то и совсем непьющие — другая психология. Самогоноварение — это трезвость, это расчет. Следовательно, заниматься самогоноварением будет не так уж и много. Относительно, конечно. На фоне тех сотен тысяч, что пьют сегодня. А раз так, то самогоноварение, наиболее вероятно, ждет следующий результат: или будут гнать так тайно, так осторожно, что смогут напоить и оболванить одного, другого, третьего, и все, — и это никак не скажется на нашем общем нравственном здоровье. Или это приобретет вид массовой распродажи, что сразу выявит адреса всех этих дядь Вань и теть Мань, и тогда изолировать их от общества не составит особого труда. Кстати, для этого не надо и нового закона, есть старый, пользуемся им спустя рукава, вот беда-то!
Я покидал ЛТП. Уходил тем же самым Девичьим полем, не потерявшим до сих пор своего значения и названия. Что же делать?! Что-то ведь срочно надо делать! Все понимают. Все разговоры вокруг только об этом. Понимают не только непьющие, но уже и те, ради которых мой очерк. Замполит рассказывал, что в это страшное для многих заведение уже начинают приходить д о б р о в о л ь н о!
«Спасите! Пропадаю!»
Не дадим же им пропасть! Ради них самих! Ради их детей, жен, матерей, ради оздоровления нашего общества, ради нашего будущего.
Юрий Перов
НОЛЬ — ТРИ
Рассказ
1
Федор Кузьмич Перевалов жил серьезно. Основательно жил. Даже двигался он как-то крупно и спокойно, и создавалось впечатление, что он прекрасно знает цену каждому своему движению и поступку. Впрочем, так оно и было.
Федор Кузьмич имел много привычек, к которым относился с уважением, и еще две привычки, которых он немного стеснялся. Об этом позже…
Одежду Федор Кузьмич носил добротную и опрятную и подолгу, так как и к одежде относился серьезно.
В доме у него было все; и всякую вещь, будь то холодильник, телевизор или стиральная машина, Федор Кузьмич выбирал неторопливо и вдумчиво. Можно смело сказать, что любая вещь в его доме появлялась в результате напряженной творческой работы мысли и даже вдохновения.