Третий не укладывался в педагогическую схему Кузьмича, к тому же он испытывал некоторую благодарность к Митьке за то, что тот спас его от штрафа, и поэтому он молодецки повел плечами и сказал:
— Зачем нам третий? Что, мы вдвоем не осилим? Деньги у меня есть.
— Деньги еще пригодятся, — задумчиво сказал Петров, — а на двоих сейчас будет много. Собьем дыхание, а еще весь день впереди…
На третьего смотреть больно было. Он стоял в тамбуре магазина и пил пиво из бутылки. Было слышно, как стучат зубы о горлышко. Он кривился и вздрагивал от каждого глотка, будто он глотал не свежее, прохладное пиво, а сухой песок.
— Хорош, — осуждающе заметил Петров и мягким движением вынул бутылку из трясущихся рук. — Рубль есть?
Оказавшись без бутылки, бедняга даже покачнулся, словно его лишили опоры, светлая его бороденка поехала куда-то вбок, будто отклеилась, а массивные очки с толстыми стеклами внезапно запотели.
— Сссо-о-о? — донеслось откуда-то из бороды.
— Рубль есть? — брезгливо поморщившись, повторил Митька.
— Ссе-се-сять фри хахехи, — просипел бородач, и Кузьмич тревожно взглянул на Петрова.
Тот стоял как ни в чем не бывало и что-то подсчитывал в уме.
— Ладно, хватит, давай.
Бедолага с трудом разжал кулак и пересыпал на обширную Митькину ладонь слипшиеся медяки, меж которыми, как ранняя седина, поблескивали гривенники. Митька раскинул мелочь на ладони и одним взглядом определил:
— Точно, шестьдесят три копейки… Всего два шестьдесят три… Хватит. Давай твой рубль, браток, — обратился он к Кузьмичу. — Ты постой тут с Мишаней, видишь, он совсем плохой, а я быстро… Пиво ему не давай, оно ему не нужно, только хуже будет… А лучше идите потихоньку на лавочку, я вас догоню.
Очки у Мишани отпотели, и Кузьмич попытался заглянуть ему в глаза и даже отшатнулся от неожиданности. У Мишани были совершенно белые, как у вареного судака, глаза с крохотными точками зрачков.
— Ну, пойдем, что ли? — неуверенно и отчего-то стесняясь, сказал Кузьмич.
Мишаня приоткрыл обросший бородой и усами рот, но оттуда ничего, кроме тонкого сипа, не вышло. Отчаявшись что-либо выговорить, он обреченно махнул головой и в несколько приемов повернулся к выходу. Такая дисциплинированность произвела на Кузьмича впечатление, и он облегченно вздохнул. Он пьяных очень не любил, и притом не за то, что они пьяные, а за их неуправляемость. Он прямо бесился, когда кто-либо из его гостей перебирал лишнего, становился совершенно нетранспортабелен и его часами приходилось упрашивать лечь в постель, для его же, между прочим, блага. Или хуже того: вдруг гостя осеняла какая-нибудь идея, например: спать в ванной или ехать на вокзал и кого-нибудь провожать. Вдруг оказывалось, что он больше всего любит провожать и махать ладошкой вслед уходящему поезду… И почему-то в таких случаях остальные, более-менее трезвые, гости не возмущались такому поведению. Наоборот, это их очень веселило, и у любителя провожаний тут же находились сподвижники, и вот на вокзал собиралась уже целая веселая компания. Случалось, и ездили, а потом долго и весело вспоминали об этом приключении. Кузьмич никогда не пьянел настолько, чтобы потерять разум, и поэтому не разделял их веселья. Сам же он, когда случалось перебрать лишнего (а это случалось крайне редко), становился еще более рассудителен и монотонен. Галина Федоровна в таких случаях его не слушала совсем и уводила от него несколько укаченных его рассуждениями гостей.
И действительно, не успели они дойти до лавочки, хотя пути до нее было не больше пятидесяти метров, как Митька догнал их. Расселись они в том же порядке, только вместо Шурика справа от Кузьмича сидел теперь, опустив бороду на грудь, Мишаня.
Уже известным способом Петров откупорил бутылку и, налив треть стакана, протянул его Мишане. Тот долго ловил край стакана бесцветными губами, а потом пил, окрашивая бороду вином. Кузьмичу и себе Митька налил по стольку же.
Несколько минут прошло в самоуглубленном молчании. Потом у Мишани прорезался голос, правда чрезвычайно сиплый, как после жестокой простуды.
— Закурить есть? — спросил он.
— Может, рано? — Петров посмотрел на него изучающе: — Пожалуй, лучше еще глоток.
Мишаня согласно кивнул.
Вторая порция у Кузьмича пошла хуже. Как-то очень уж отчетливо проявились все «достоинства» «розового крепкого». Он невольно потянулся рукой за остатками пива. Петров на это движение его души одобрительно кивнул. Сам он пивом не запивал. Мишаня же, напротив, оживал на глазах. Зрачки окрасились в светло-голубой цвет, на щеках выступил румянец, а губы приобрели естественную окраску. Он шумно вздохнул и сказал: