— Прости ему, Женя.
Она сорвалась с места, метнулась на площадь. Я бежал за ней сквозь ливни таксомоторов, среди собираемых из железобетонных панелей домов. Я догнал ее возле изгороди катка, по которому шуршали коньки. Обнял. Гладил по волосам, зеленый платок сбился с них. И хотя она не высвобождалась из моих рук, я почувствовал, что она не прощает мне того, что я попросил ее простить Лешку.
Возмущенный мальчишеский дискант заметил с катка:
— Нашли где обниматься!
Женя надернула на волосы платок. Уходила в глубину квартала как человек, у которого все рухнуло.
Я повернулся. Миша. Оказывается, он увязался за нами. Вероятно, волнуясь за то, чем все кончится, он держал ладони у груди. Миша рубанул ледяной воздух вслед уходящей Жене, как бы прорубил в нем коридор, по которому я должен настичь ее, чтобы она не исчезла.
Я быстро поравнялся с Женей. Поймал ее руку и пропустил ее пальцы между своими, они были так горячи, несмотря на мороз, что я ощущал их жар.
— Ну что ты? Я шел. Долго шел. Словно через весь свет.
— Ничего хорошего не будет.
— Наоборот.
— Только сейчас кажется.
— Клянусь!
— Ты не должен себя губить.
— Я?! Себя?!
— Вокруг столько прекрасных девушек. Они никем и ничем не связаны. Ты и одна из этих девушек слетитесь, как птицы, полюбите… И небо ваше… Успеешь приковать себя к земле.
— Я стремлюсь к этому.
— Ты видишь только то, что хочешь видеть. И… наивность. Не сердись.
— И хорошо. Ты тоже не сердись. Слишком уж много развелось благоразумных.
— Не нужно. Сегодня накатило, завтра отхлынет. Послушайся, и ты не пожалеешь.
— Я шел. Долго шел. И — ты!
— Мальчик! — Она улыбнулась. — Пусть останется так: и ты, и я видели сказку.
— Сказка только началась.
— Она могла бы быть. Да у меня она началась не с того.
— Ты забыла все сказки. В них сначала много бед, а концы счастливые.
— В сказках действительно счастливые концы. Я озябла. И пора домой. Дальше не ходи.
Обратно я шагал по сугробам бульвара. Снова буранило. Фонари бульвара были погашены. Восточный спад неба красно-тревожно пульсировал над крышами города от зарева домен и коксовых печей.
1968
Зорий Балаян
БЕЗ ПРОМАХА
Очерк
1
Мой дедушка Маркос, рассказывая внукам о ремеслах, в почетный список в первую очередь включал кузнечное дело. Говорил, что к кузнецу на поклон должен идти даже ювелир. Запомнил я это с детства и ничуть не удивился, когда через годы прочитал у великого армянского поэта Севака: «Пускай искусен ювелир, искуснее кузнец».
Вспомнилось об этом и в тот день, когда я впервые услышал о судьбе знаменитого рода приокских кузнецов.
Род этот славился не только своим «железным мастерством», но и редкостным долголетием. Как именитые помещики и князья, семья эта имела даже свой родовой герб. Жили кузнецы в деревне, а мастерская их находилась в семи километрах от нее. Мастера каждый день в любую погоду ходили на работу пешком.
Но вот одному из представителей знаменитого рода вздумалось поставить хату рядом с кузницей. В самом деле, казалось, зачем это топать по утру за семь верст, тратить впустую уйму дорогого времени. Дом вышел на славу — с причудливыми узорами на окнах и великолепным железным петушком на железной крыше.
Однако счастье сюда не пришло. Здоровенные обитатели его оставались богатырями до тридцати лет, а затем чахли на глазах. И никто толком не мог понять, отчего это происходило. Конечно, вспоминали о всевышнем, который, по-видимому, разгневался на кузнецов за какие-то грехи… Род вскоре прекратил свое существование.
Что же произошло?
Кузнецы стали пить. Раньше, когда жилье у них было в деревне, они после работы, добравшись до дому и наспех перекусив, ложились спать. А тут все было рядом. Можно было пить прямо в кузнице. Исчез род некогда знаменитых людей, редких долгожителей…
Я много раз видел, как погибали люди от водки. Видел с детства у себя на родине; в Рязани, где кончал медицинский; видел на Камчатке, где проработал врачом десять лет… В психоневрологическом диспансере однажды встретил алкаша, который имя собственное забыл… Видеть это было мучительно больно, но один аспект проблемы вызывал — скажу без преувеличения — особую боль.