Конечно, баню себе город отгрохал всем на удивление, просто со столичным размахом, но как же ему, Кольке, с такой махиной справиться? Он как впервые с начальником горкомхоза приехал в эту самую «оздоровительную баню» и после всех положенных знакомств, с парторгом, председателем местного комитета, с коллективом, уже один пошел посмотреть вверенное его надзору и догляду хозяйство, то, когда в главную бойлерную заглянул, просто ахнул, душу его смятением обожгло: сколько же разноцветных труб, вентилей, кранов, задвижек, рычагов, моторов, манометров. И среди этого умного разнообразия, воплощающего железную поступь прогресса, бродит какой-то слесарь с неясной походкой. Боже мой, как же во всем этом разобраться, как во все это вникнуть? А разбираться надо и в этом бойлерном хозяйстве с неопределенным слесарем, и в кислородных баллонах, сварке, хвойном экстракте, в комплектах белья, в жемчужных ваннах, в устройстве фонтанчика, который весело и предупредительно журчит в вестибюле, в хлорировании воды, в тонкостях эпидемиологической службы, которая, как известно, чинит докуки любой бане, в березовых, дубовых и можжевеловых вениках, в резиновых тапочках и шлепанцах, прозываемых «вьетнамками», которые дают на прокат, в устройствах, которыми сушат голову, в прейскурантах, инструкциях, правилах и исключениях, в тысячах таких же непривычных и неизвестных ему ранее вещей, а главное, в характерах и повадках молодых, старых и средних лет людей, без которых все эти трубы, баки, бассейны — хлам, мертвый инвентарь. А ведь большинство этих новых сослуживцев старше его, поднакопили за жизнь опыта, разочарования, хитрости и уловок. Как с ними он, Колька Агапов, справится? Здесь не то что на недавней армейской его службе, здесь не состроишь зверское лицо и не скажешь: «Направо», «Кругом марш». Не объявишь два наряда вне очереди. Тут надо деликатничать, искать индивидуальный спасительный подход. В тяжелый, ой в тяжелый он впрягся воз, как бы где-нибудь на повороте не тряхнуло его, не придавило оглоблей. Думать тебе надо, Колька, пораскинуть мозгами, покрутить шариками.
Но особенно его, Кольку, удручила недостроенная сауна в подвале — третья очередь! Его злая доля! А ведь уже, судя по тому, что он увидел, спустившись после бойлерной в подвал, все было готово для торжественного пуска, но от какой-то нелепицы: то ли окурок кто-то незагашенный бросил, а тот попал в неубранные стружки, или где-нибудь в выключателе искра пролетела — все и заполыхало, комиссия так причины и не доискалась, а обошлась разными соображениями. Сердце у него, Кольки, кровью облилось, когда увидел он обгоревшие стены, залитые какой-то противопожарной мерзостной химией, диваны с вывалившимися из них, как белый жир из распоротого свиного брюха, кусками негорящего поролона, учуял тяжелый, мертвечинный запах гари. Химия под ногами хлюпает, жалко, ой как жалко человеческого старания и труда. А самое главное — все лимиты и фонды, отпущенные по смете, исчерпаны. Плакали народные силы и денежки, дымом испарились. И теперь эту махину ему надо поднимать. Конечно, как всегда бывает, помогут, изыщут, еще в предварительном разговоре в горисполкоме ему обещали финансирование, не за свой же счет делать, но изыскивать конкретно все придется ему: и рабочую силу, и стройматериалы, и оборудование. Ладно, найдет, отыщет, выкрутится. Главное — больше инициативы и себя не жалеть. Нет уж, он не станет третьим директором, который погорит на распрекрасной бане. Этого удовольствия он почтеннейшей публике не доставит. Есть же самоотверженные и ответственные люди на земле! Есть! На них, святых праведниках, и стоит мир.
Вот ему, например, рассказали, что простая пространщица Прасковья Кузьминична отстояла баню, когда внезапно перед самым открытием вспыхнула эта самая новая сауна. Могло ведь на верхние этажи переметнуться: огонь, пламя и — прощай римские бани, жемчужные ванны, зал для спортивных игр. Все гудело и выло, как в аду, и в это сверкающее пекло со шлангом в руке сошла, чтобы отстоять всенародную собственность, заслонив лицо рукавом, простая, но смелая труженица. А ведь эта очень немолодая Прасковья Кузьминична — он, Колька, уже и в личном деле посмотреть успел, — как все, с полным набором человеческих слабостей, в бане и галантереей и джинсами приторговывала, и пиво с водчонкой держала, и за простыни и за мыло лишнее драла, чего только криминального за нею не числилось, а вот когда дошло дело до общественного, до «нашего», то первой и пожар заметила — благо новое, еще закрытое тогда саунное это отделение к ее душевым расположено ближе всего, — и тревогу подняла, не растерялась, людей принялась эвакуировать, и первой — «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет» — со шлангом, еще до прибытия пожарной команды, спустилась бесстрашно в подвал — гасить, спасать, не пускать коварный огонь дальше по этажам! Какое мужественное сердце, какой отчаянный характер! А ведь ей даже плевой благодарности не объявили, не наградили ценным подарком, не возвысили, морально не стимулировали, отнеслись как к рядовому случаю, как к должному… Он, Колька, будет поднимать коллектив по-другому, сплачивать на общих целях, на поступках, на радости от трудовых свершений.