Вот так или приблизительно так размышлял Колька Агапов, растянувшись на чистом бельишке, которое принесла ему комендантша перед сном, после первого своего рабочего дня на новой должности в Околонске. А после этих раздумий он мгновенно заснул и спал девять часов, не ворочаясь, на спине, чуть приоткрыв по-детски мягкий рот. Спал без сновидений, как человек со стопроцентным здоровьем и чистой, еще не замутненной компромиссами совестью. И только под утро, когда уже рассвет принялся выводить вензеля на незашторенных окнах, посетило его маленькое видение. Снился Кольке Агапову он сам в виде Георгия Победоносца, с копьем, верхом на белой лошади. Во сне же он вспомнил — чего не наслушаешься, прожив почти всю жизнь в детском доме, — вспомнил, что лошадь — ко лжи. И еще Колька, воспитанник нашей школы с ее сугубо материалистическими объяснениями всех поражающих воображение явлений, во сне же успел прикинуть, почему привиделся ему эдакий библейский сюжет, и сразу нашел ответ: в том же журнале «Огонек», где напечатан был репортаж о чудесах и красотах Околонска, была еще и вкладка с сокровищами древнерусской живописи. И на вкладке Георгий этот с копьем, в красном плаще и на белой лошади, несгибаемый и молодой, как солдат, наличествовал. И, сообразив все это, докопавшись до реалистической основы изобразительных выкрутасов собственного сознания, Колька, уже успокоившись, стал досматривать сновидение. А Георгий Победоносец тем временем увидел прекрасную незнакомку и только хотел с ней расположиться для нравоучительных бесед, как появился страшный дракон с рожами, похожими на морды из японского фильма «Легенды о динозавре», рожи эти пыхали огнем и вели себя угрожающе. И тут Колька, то есть этот самый доблестный Егорий, поднял своего белого коня в галоп, нацелил копье прямо в пасть самой страшной огнедышащей роже и понесся вперед… Несся, несся, высекая серебряными копытами белого коня искры из каменистой почвы, пока не загремел купленный накануне дешевый, но очень горластый будильник.
V
Определенно, у Прасковьи Кузьминичны на людей было чутье. Недаром столько лет волочила ее жизнь по ухабам и рытвинам. Очень ей при ближайшем рассмотрении не понравился новый директор. Больно уж ухватистый. Глаза дотошные, вникающие, только внешне маскируется под простачка. Она-то уж, Прасковья Кузьминична, разбирается в человеческой натуре. Просветит каждого почище лучей рентгена, ей все равно, что полуголый, в банном виде, что в шляпе. У нее, как у подрывника, ошибок быть не должно. На нее как озарение находит, когда и раньше, еще в старой бане, спросит у нее клиент: «Мать, а нет ли у тебя пивка?» Или попросит чего погорячее. У нее все всегда имелось. И пивко, и дефицитная вобла, и «коленчатый вал» для народа попроще, и «особая» для граждан, берегущих свой вкус и желудок, и другой ширпотреб: веники и мыло разных сортов, шампунь, благородный индийский чай со слонами и даже сушки. Какой чай без сушек! Она утром, когда шла на смену, как мул, на себе сумки несла неподъемные. Да во время смены еще и в буфет сбегает, где сразу оставляла «для себя», как завезут, пару ящиков пива, а потом его по частям перетаскивала из каморки уборщицы, где кроме стирального порошка для чистки раковин, тряпок, щеток это самое пивко могло подалее от чужого глаза хорониться, перетаскивала по мере требования к себе в подсобку. В разумных пределах. Да и днем, после одиннадцати, не задаром конечно, уборщицу посылала с сумкой в ближайший магазин, с которым у нее были установлены дружеские взаимовыгодные связи. Так вот, как только обмолвится клиент насчет продукта, не обусловленного прейскурантом услуг, лишь вопросит смиренно, а Прасковья Кузьминична взглядом всепроникающим его уже ожгла и отклассифицировала: «Широкая русская натура, какую цену ни назови, все будет ладно», «Интеллигент, у которого в кармане вошь на аркане, с которого дохода почти нет, лишь одна окупаемость», «Законник, сутяга, правдолюбец с подловатой отдачей». Такому, как увидит, сразу говорит: «Да что вы, милый гражданин, не держим мы ни пива, ни водки, не положено, не разрешено правилами внутреннего распорядка». А для острастки добавочка: «Мы за распитие даже штрафуем…» Навар ей, Прасковье Кузьминичне, не за красивые глаза доставался, спиной, трудовым по́том и изворотливым умом добывала. А что, скажите, этот новый директор понимает в искусстве жить? Совсем молодой, ему и надо мало. Ни кола ни двора, ни семьи. А у нее Зоя.