Каргаполов смотрел на нее как бы не узнавая — она говорила те же самые слова, которые он собирался сказать генералу.
— Зеленый еще, пить не умеет, слабак, — снисходительно заметил Николай. — И охота вам, мужики, связываться с желторотым?
— Да отстаньте вы все! — раздраженно проговорил военный. — Никуда я не буду жаловаться. Буду я тратить на него свои нервы!.. Выехали на природу, думали отдохнуть, развлечься, — продолжал он обиженно, — а тут — какой-то фрукт плюет тебе в душу! Я в Москве достаточно насмотрелся на таких обормотов! У меня с души воротит, когда я встречаю этих умников, которые поют с чужого голоса…
— Это абсолютно верно! — подтвердил смуглолицый, — Любят они эти разговорчики — мы «не так живем», «дальше так нельзя» и прочая ахинея. Ну прямо уши вянут, когда слышишь это.
— Эпоха переоценки, ничего не попишешь. — «Профессор» вздохнул, пристально и строго глядя на огонь костра. — После исторической встряски время всегда выглядит иначе…
— А кто имеет право переоценивать? — с вызовом спросил военный. — Те, кто строил эту жизнь, или те, кто пришел на готовое?
— Переоценивать могут все… Все, кто способен думать. Ведь не можете же вы запретить людям думать?
— Это для меня слишком сложно! Я отдал жизнь великому делу, а теперь находятся типы, которые хотят доказать, что я жил не так и неизвестно зачем и ради чего я жил! И вы предлагаете мне с этим согласиться?
— Я вам ничего не предлагаю. — «Профессор» улыбнулся и, похоже, даже подавил легкую зевоту. — Вы должны понять тех, кого вы осуждаете, а это иногда труднее, чем просто с кем-то согласиться…
Каргаполов уже не вслушивался в разговор, сидел на траве около Андрея, подложив под его голову пилотку. Катя присела рядом на корточки и вглядывалась в бледное, потное лицо товарища.
— Чего будем делать? — тихо спросила она.
— Подождем, когда он очнется! — Иван пожал плечами. — Не оставлять же его здесь?
— Я его сейчас приведу в себя!
Она приподняла голову Андрея, положила ее в подол и начала растирать ему уши, пока он не замычал от боли…
III
Огни избы просвечивали сквозь туман. Прихватив Андрея в поясе, Иван то вел, то тащил его на себе, то тянул чуть не волоком, ухватив за широкий ремень, и сапоги Векшина загребали густую пыль. Вялое тело неловко лежало на спине, сползало, раза два Иван заваливался в канаву, в душный чертополох, липкий пот заливал глаза, и тогда казалось, что впереди уже не туман, а какое-то серое, как тесто, месиво и они никогда не выберутся из его вяжущей, трясинной жути. Если бы не Катя, несшая весла и изредка подставлявшая плечо, чтобы Иван мог немного передохнуть, он бы совсем выбился из сил. Когда Катя наконец распахнула перед ним калитку, он еле доволок Векшина до сеней, и Андрей упал как неживой, глухо стукнулся головой об пол.
— Ты не мог полегче-то, Ваня? — недовольно сказала Катя.
— А ну его! — Каргаполов с трудом разогнул онемевшую спину. — Ненавижу, когда люди превращаются в скотов!
— Уж больно ты строгий! — Катя помолчала в темноте, шаря рукой по стенке. — Мы, бабы, видно, жалостливее вас… Я вон сколько со своим натерпелась вспомнить страшно… И под столом валялся, и под себя ходил, и в милицию без счета из-за него таскали, и подмывала за ним блевотину, все надеялась — а вдруг мужик одумается, ведь руки у него золотые!.. А потом вижу: кого-то одного спасать или мальчишку или Николая! И обрубила враз концы…
Она нащупала выключатель, и под потолком сеней зажглась тусклая лампочка, едва рассеивая густую темень. Однако свету было довольно, чтобы Катя смогла уложить Векшина на чистое место под лестницей, подбросила ему под голову что-то мягкое, накрыла стеганкой.
В избе она щелкнула другим выключателем, и яркий свет обмыл горенку с белыми стенами, крашеными, как яичный желток, полами, устланными домоткаными пестрыми половичками, с белой, пышной постелью с кружевным подзором на высокой, с никелированными шарами кровати.
Катя стянула у порога сапожки, неслышно прошлась в носках.
— Мама, это ты? — раздался сонный голос за тесовой перегородкой.
— Ты смотри — учуял! — Катя покачала головой, заулыбалась и, раздвинув цветной ситцевый полог, скользнула за перегородку. — Ну, чего всполошился? Спи… Дома я. Никто не украдет твою мамку… Спи, сыночек…
Голос ее шелестел, замирал до вкрадчивого шепота, и, вслушиваясь в его ласковость, Иван снова, как это было на реке, почувствовал себя в чем-то виноватым перед этой женщиной.
Катя вышла из-за перегородки, толкнула створки окон, и в палисаднике задымился на свету туман, точно там что-то тлело, источая белесый чад.