— Да, да, конечно, — как эхо отозвался Иван.
Казалось, он все это слышал от Кати раньше, но сегодня каждое слово будто звучало для него впервые и тревожно отзывалось в душе.
— Может быть, тебе неинтересно про все это? — вдруг сухо спросила Катя. — Может, в клуб пойдем?
— Говори, говори. Не хочу я ни в какой клуб…
— Не знаю, что в голову взбрело: или книжек каких начиталась, — помолчав, начала Катя, — или зло меня брало, что худое в жизни не переводится и хорошему расти не дает… В общем, надумала я тогда подать на юридический, да ты и знаешь об этом! Кто болезни лечит, а я стану людей от неправды защищать, чтоб им жить легче… И с ходу на первом же экзамене завалилась! Школа в деревне, с городской не сравнить, вот мы и сыпались что ни год во всех институтах, за десять лет наших двое только и вырвались в студенты. Наревелась, вытерла слезы и обратным ходом в колхоз. Но про себя решила: уеду из деревни, правдами-неправдами, но не останусь, до того все опостылело!.. Кое-кто из наших ребят на лесозаготовки завербовался, кто в ремесленное подался, а я на курсы медсестер наметила — буду и в институт готовиться, и профессию иметь — не помешает… Председатель у нас был дурной, а делать нечего — сжала зубы и пошла к нему справку клянчить, без нее паспорта не получишь, а без паспорта никто тебя нигде за человека считать не будет… Он, конечно, знал, куда я документы подавала, знал, зачем пожаловала к нему, но для виду прикинулся: «По какому, дескать, вопросу ко мне?» Я ему про справку, а он будто не понимает: «Постой, постой! О чем ты говоришь? Ты разве не колхозница? Или, может, собрание тебя исключило? Или ты в белоручках ходить хочешь? От земли нос воротишь? Телятинку и баранинку ты, значит, любишь, как все, от молочка и сметанки тоже не отказываешься, а добывать это все за тебя чужой дядя будет? Рабочий класс от нас продукцию ждет, а мы ему вместо благодарности кукиш станем показывать?» Долго он мне мораль читал, а я стою и глаза в пол, потом подняла голову, до каких, думаю, пор он будет надо мной измываться, и говорю, что он не имеет права меня держать в колхозе, я, мол, по советской Конституции имею право жить и работать там, где пожелаю. Закон у нас для всех один. Председатель снова меня на смех поднимает, за живот хватается, ржет на весь кабинет, а его холуи поддакивают и тоже в кулачок регочут. «Не зря, — говорит, — тебя, видать, учили! Хорошо ты про Конституцию усвоила! И права качать умеешь! Но вот про обязанности ты что-то забыла, а их тебя никто не лишал! Выходит, что и Конституцию ты читала с одного боку, чтоб тебе самой выгодно было! Где же твоя сознательность? И как же ты собиралась людей судить, на юриста учиться? Или ты бы по старинке: закон что дышло, куда повернул, туда и вышло?» Мне бы сдержаться, слезу, по крайности, пустить, как наши девчата делали, или в другой раз к нему прийти канючить, пока бы ему самому не надоело, а я не стерпела издевки и брякнула: вас, говорю, с вашей шайкой я бы точно засудила, вы бы у меня не выпрыгнули, за все ответили бы по всей строгости закона!.. Что тут было! Ровно потолок в кабинете обвалился. Холуи в один голос кричат, один даже с кулаками ко мне подскочил, а председатель стоит красный, и губы кривит, и за воротник хватается, будто воздуху ему мало! «Вон! — говорит. — И чтоб я тебя больше не видел и не слышал! Я мог бы тебя привлечь за клевету, но не буду с такой козявкой связываться! Чести много!..» Бросилась я в район, прибежала к секретарю райкома комсомола. Он мне когда-то значок прицеплял на грудь, и в комсомол принимал, и разные хорошие слова говорил. Тогда он вроде показался мне душевным таким парнем. Но он застегнулся на все пуговицы и оглох. Я ему про свое, он про свое, и вышло так, что я во всем и виноватая, все вроде понимают и живут для народа и общества, а я одна как чумовая об одной себе забочусь… Отправьте, прошусь, на целину — тогда целина в самом разгаре была. А он отвечает, что целины у нас в районе и своей хватает. И получилось, будто двое глухонемых мычали что-то, а понять друг друга не смогли… Потыкалась я в разные конторы, хотела завербоваться в лес, на стройку куда-нибудь, и всюду — как в стенку лбом. Не дал ходу мне председатель, связал, как лошадь, путами, и вышло, что будто и на вольном лугу пасусь, а стреноженная… Так никуда и не ускакала, завязла в деревне.