Белый помпон
Чертова, чертова сука! Элеонора Николаевна-долбанная чертова сука! Ненавижу! Снова уводит, уводит на шесть минут раньше положенного срока, третий день подряд! Чертова Элеонора Николаевна, уснешь, умрешь на моем ноже, уснешь, уснешь, умрешь на моем ноже как та, в красной кепке с корзинкой и грибками, уснешь, умрешь. И глаза твои сучьи погаснут, потухнут на моем ноже, как у той, с корзинкой грибов и толстыми икрами, огромными ляжками. Потухнут сучьи глаза на моем ноже.
Нащупав холодный нож в кармане брюк, мужчина взбодрился и слегка успокоился, холодная сталь нежно обошлась с его ладонью, он плотнее обернул нож носовым платком, не вынимая из кармана.
Красная кепка и очень толстые икры. И глаза. Черт, не помню ее глаза. Испуганные, да, тонущие в слезах, да, безжизненные глаза, да, не помню долбанный цвет. Плевать, бред. Толстые икры, очень толстые икры… Забрал ее толстую, никчемную жизнь, красную кепку и полную корзину грибов. Пожарил на сливочном масле с зеленью, с картошечкой, за ней пришлось лезть в погреб, ну и что, ведь наелся тогда до отвала.
В желудке заурчало. Он сглотнул слюну и продолжил следить за широкой спиной воспитательницы, уводившей детей на обед.
Сука чертова! Я тебе покажу, тварь, я тебя достану! Неля, Неля, Нелли, думаешь, если я здесь не ради тебя, значит, жива-здорова останешься, как бы не так, долбанная сука! И ты уснешь на моем ноже, и ты перед смертью почувствуешь леденящую сталь у себя под сердцем!
Интересно, нашли ли… Уж три месяца прошло. Уволок вроде не далеко от тропы. В газетах не писали, ни словечка, ни жалкого упоминания: «нашли, мол, в канавке, на вид лет двадцать, присыпана ветками и частично землей, джинсовые шорты, черные кроссовки, майка белая, коричневая кофта с капюшоном и толстые, отвратительные икры и ляжки и столько-то ножевых в таких-то местах под таким-то углом», ни словечка в газетах, совсем, суки, свою работу делать не хотят. Стой, черт, а сколько ножевых-то?! Встретил в лесу, у реки, подъехал, типа ножки помочить да позагорать в одиночестве, смотрю: идет - красная кепка, жирные икры, спросил: «где мол такие места, что корзинка полна», «там», - отвечает и рукой своей пухлой в лес тычет, «где там» - говорю, смотрит, щурится, улыбнулась – «могу показать, если надо», и глазки блядские заблестели, «надо» - говорю, а у самого нож в кармане твердый, стальной, холодный, давненько его ничье чрево не согревало, пакет взял якобы для грибов, а в нем веревка. Повела меня за собой - смелая, не оборачивается, бока над ремнем гуляют, что волны над кормой, веревку с пакета достал, в карман сунул, пакет распушил, иду в тени деревьев и ее необъятной спины. Болтает что-то, не слушаю, взгляд мой поймала на мгновение и снова топает, листьями шуршит; нож твердый, готовый к работе, холодный, ненадолго… По сторонам глянул – никого, первый пришелся не совсем туда, куда рассчитывал, - в шею, почти у самого уха, корзину бросила, орет, упала через пару шагов, прыгнул на нее и сразу же слетел - здоровая сука, выбросила меня, будто я и не вешу ни грамма, вскочила и деру, сзади второй под лопатку и третий туда же, поползла, сел сверху, не сбросила - сил нет и жизни нет в глазах, засыпает на моем ноже, смотрю на нее и работаю, и нож горячий, раскаленный. Три…четыре удара… Но ведь были же еще, черт, не помню. Нож в реке сполоснул, вода холодная, руки замерзли, в пакет собрал все ее грибы, кепку подобрал, пахла каким-то шампунем, до сих пор пахнет.
«Белый помпон» ушел, затерялся в пестрой каше из шапочек, шарфов и других, «не важных» помпонов. Мужчина постоял еще пару минут, ругаясь про себя, отклеился от кирпичной стены, носком ботинка смешал сигаретный пепел со снегом и побрел прочь. Окурки крепко сжимал в руке и расстался с ними, лишь сев в свой автомобиль, сложил по одному аккуратно в пепельницу, протер перчатку влажной салфеткой и включил печку. Издалека в зеркало заднего вида детский садик казался зданием еще более унылым и блеклым, чем вблизи. Согрелся, снял перчатки, закурил, проверил карманы: сигареты вытащил, зажигалку, богатую связку ключей, нож вытаскивать не стал, проверил второй нож в бардачке – на месте, еще два - в большой сумке в задней части фургона. Достал телефон и стал просматривать фотографии, сделанные сегодня: «белый помпон» идет в утренних сумерках за ручку со своей бабушкой, у «помпона» новая игрушка в руках - на фото не разобрать какая, как не приближай, - вот идет со своей подружкой, вот она лежит с ней в снегу и тянет к небу маленькие ручки и маленькие ножки в маленьких сапожках.
Сегодня гулял совсем близко к забору, но не долго, прошелся по ближней к забору стороне тротуара, проверил – вполне безопасно, завтра пройдет и в обратную сторону тоже. Безлюдно. Соскучился по «белому помпону». Не переставая думает о ней. Увидеть ее он сможет лишь после сна, а сидеть на месте не имеет никакого смысла. Мужчина заводит двигатель и отъезжает, оставляет фургон за кинотеатром в километре от садика и возвращается пешком. К забору не приближается, наблюдает издалека. Быстро мерзнет и решает преодолеть путь до ее дома еще раз.