"- Какого чорта вам еще надо? - закричал он. - Разве я не обещал заплатить пятьсот долларов? Объясните, к чему вы клоните!
"- Я не награду имею в виду, полковник, - сказал я. - Награда высокая - может быть, даже чересчур высокая. Тут и говорить нечего. Заплатите мне всего четыреста пятьдесят долларов и обещайте, что не станете пороть Арчи, а я дам вам расписку, что все получил сполна.
"- Что это вы вбили себе в голову? - воскликнул полковник. - Какое вам дело, выдерут этого прохвоста плетью или нет? Ваше дело получить деньги - и всё!
"- Джимми Гордон не такой человек, чтобы забыть оказанную ему услугу, - возразил я полковнику. - Этот парень спас мне жизнь; в этом месяце как раз исполнится три года, как это случилось. Если вы мне поручитесь честным словом, что истязать его не станете, я помогу вам разыскать его. Если вы не согласны - прощайте!
"Полковник долго ломался. Но, видя, что я не уступлю, он обещал сделать так, как я просил. Тогда я сообщил ему, что ты приходил ко мне и должен еще раз прийти. И он отправил со мной Стаббса и одного из тех, кто следует за нами, с тем, чтобы они помогли тебя захватить. Вот как все произошло. А теперь, Арчи, постарайся успокоиться и не смотри так мрачно на это дело. Не падай духом! Я постарался устроить все как можно лучше для нашей общей пользы".
- Желаю вам, мистер Гордон, побольше радости от этого дела, - проговорил я. - Желаю вам проиграть ваши пятьсот долларов в первый же раз, как вы возьмете в руки карты, а это произойдет раньше, чем вы станете на полдня старше.
- Ты взбешен, Арчи, - ответил он, - иначе ты не говорил бы так. По совести сказать, меня это не удивляет. Но со временем, я уверен в этом, ты отдашь мне справедливость. Мне казалось, правда, что ты мог бы удовлетвориться тем, что чуть было не раскроил мне голову. Болит она у меня сейчас так, будто готова развалиться.
Сказав это, мистер Гордон оборвал разговор и присоединился к остальной компании.
Нет у меня основании доброжелательно относиться к Джимми Гордону; тем не менее я вынужден сказать, что вряд ли найдется у нас много людей, способных хотя бы на то, что сделал он. Пятьсот долларов были для него огромной суммой. Кроме того, у него была уверенность, что он заслужит благоволение полковника Мура и с его поддержкой обретет возможность вести почтенную жизнь, насколько это вообще мыслимо в Виргинии для человека, не имеющего средств. А между тем, не довольствуясь успокоительными рассуждениями о том, что если не он меня предаст, то все равно предаст другой, он рискнул заступиться за меня перед полковником. Это дало ему возможность убедить самого себя, что, предавая меня, он даже оказывает мне некую услугу.
В той части Америки, где существует рабство, найдется не один джентльмен (я сознательно употребляю именно это слово, ибо - хоть это и не вяжется с республиканскими принципами - нет другой такой страны, как Америка, где бы грань между "джентльменом" и "простолюдином" была проложена так резко), найдется, как я сказал, не один джентльмен, который счел бы за оскорбление быть поставленным на одну доску с Джимми Гордоном, но тем не менее в течение всей своей жизни действует на основании принципов, заставивших Джемса Гордона стать предателем.
В тех штатах Америки, где существует рабство, не один джентльмен в глубине души отлично сознает и понимает, что держать своих ближних в рабстве - это самый возмутительный и позорный отказ от всех принципов справедливости и гуманности. Стоит только вдуматься в то, что собой представляет рабство, - и нельзя не прийти к заключению, что оно во много раз хуже пиратства и вооруженного разбоя.
Рабство, согласно убеждению этого самого джентльмена, представляет собой неслыханное злоупотребление, которое оправдать никак нельзя, но… к сожалению, он владеет рабами и без них не может жить, как подобает джентльмену. Впрочем, он обращается со своими рабами хорошо - и даже, не задумываясь, готов утверждать, что они в данном положении счастливее, чем могли бы стать, если б им даровали свободу.
Когда мы видим, как люди, казалось бы, неглупые и получившие образование, тешат себя подобными софизмами, мы начинаем снисходительнее относиться к бедному Джимми Гордону.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Мы добрались до Спринг-Медоу уже после полудня. Полковник ожидал нас с большим нетерпением. Ввиду того, однако, что к обеду было приглашено много гостей, он был поглощен приготовлениями к их приему и не мог немедленно заняться нами. Все же, узнав о нашем прибытии, он тут же приказал передать мистеру Гордону обещанные пятьсот долларов. Глаза торговца загорелись от жадности при виде толстой пачки банкнотов, и трудно передать радостную торопливость его движений, когда он протянул руку за деньгами.
В эту самую минуту я взглянул ему прямо в глаза. Взгляд его встретился с моим. Он переменился в лице. Кровь прилила к его щекам и сразу же отхлынула. На лице его отразились стыд и презрение к самому себе. Казалось, в нем заговорила совесть. Он сунул пачку в карман и поспешно, не произнеся ни слова, удалился.
Касси и меня отвели в конюшню и заперли в тесную и темную каморку, служившую иногда местом хранения зерна, а иногда и местом заключения для провинившихся рабов. Мы уселись на полу, так как в этом помещении не было даже скамейки, и бедная Касси упала ко мне на грудь. Горе и страх охватили ее с новой силой, и она горько зарыдала. Я старался поцелуями осушить ее слезы и хоть как-нибудь успокоить. Но это трудно было сделать. Какие слова мог я найти, чтобы ободрить ее? Чем больше я говорил, тем более горькими становились ее слезы.
- Он убьет нас, он разлучит нас навсегда!… - еле слышно шептала она, судорожно обнимая меня. Это был ее единственный и неизменный ответ на все, что я ей говорил.
Наше положение было поистине достойным жалости. Если бы мы попали в руки обыкновенных разбойников или пиратов, мы могли бы лелеять хоть какую-нибудь надежду. Сознание, что он совершает насилие, возможно, пробудило бы совесть злодея, страх перед карающей дланью закона, возможно, остановил бы его руку. В самом худшем случае, нам могла грозить смерть, смерть быстрая и легкая. Но мы, несчастные, не смели надеяться на такой исход. Мы были беглые рабы, пойманные и возвращенные хозяину, хозяину, которого одна мысль о том, что мы, его живая собственность, решились на побег, наполняла яростью. Этот человек отлично знал, что и закон и общественное мнение безоговорочно на его стороне, на какие бы муки он ни обрек нас, если только эти муки непосредственно не повлекут за собою смерть.
Правда, мы бежали, чтобы спастись от величайшего оскорбления, которое может быть нанесено жене и мужу. Но это не могло служить не только оправданием, но даже и смягчающим вину обстоятельством. Рабы вообще не смеют бежать. Их долг - какой позор, что слово "долг" так оскверняется, - их долг безропотно сносить все обиды, унижения и издевательства своего господина.
В порыве бесконечного отчаяния я все крепче прижимал к себе мою бедную жену. Как и она, я чувствовал, что мы в последний раз находимся вместе, и эта мысль наполняла сердце, мучительной горечью, которую воспоминание о нашем безвозвратно минувшем счастье делало еще нестерпимее. Я почти задушил ее своими поцелуями. Но пламя, которым пылали ее щеки, не было пламенем страсти.
Грозившая нам тяжкая разлука не только мрачной тенью заслоняла будущее, но и отравляла настоящее, не давая черпать радость в нашей близости. Если б не эта угроза разлуки, то ни цепи, ни тюремные стены не заглушили бы радости сознания, что Касси здесь, рядом со мной.
Но сейчас, когда я знал, что теряю ее, быть может, навсегда, уста ее утратили для меня свою сладость, и хоть я не в силах был оторваться от нее, - каждое прикосновение только усиливало нашу общую боль.
Так прошло несколько часов. С самого утра мы не получали никакой пищи, и никто не принес нам даже кружки воды. Жара и спертый воздух помещения еще усиливали сжигавшую нас лихорадку, и мы изнемогали от жажды. С какой тоской вспоминал я прозрачный ручей, чистый, напоенный благовониями воздух и утраченную нами свободу!
Под вечер мы услышали шум шагов и голоса полковника и его управляющего. Распахнув дверь, они приказали нам выйти из сарая.