Переход от полной тьмы к свету сначала совсем ослепил меня, но вскоре я разглядел, что наших тюремщиков сопровождал Пит, огромного роста детина с лицемерной и лукавой усмешкой, доносчик и шпион, предмет ненависти всех рабов, но любимчик мистера Стаббса и его неизменный помощник при всех серьезных экзекуциях.
Лицо полковника пылало. Сразу было заметно, что он сильно выпил. Это не входило в его привычки. Хотя все его обеды обычно кончались тем, что большинство гостей, один за другим, исчезали под столом, хозяин передавал бутылки дальше, не прикасаясь к ним и ссылаясь на то, что врач запрещает ему пить. Поэтому к концу обеда он обычно бывал единственным из присутствующих, сохранявшим полное равновесие.
Зато сегодня он, видимо, поступил вопреки своим правилам.
Полковник не сказал мне ни слова, мне не удалось даже встретиться с ним взглядом. Повернувшись к управляющему, он произнес тихо, но голосом, в котором прорывалось раздражение:
- Как это могло прийти вам в голову, Стаббс, запереть их вместе? Я полагал, что вы сумеете лучше выполнить мои приказания.
Управляющий в ответ пробормотал что-то нечленораздельное, но хозяин не удостоил его вниманием и, не вступая в дальнейшие разговоры, приказал ему привязать меня.
Управляющий отпер замок, замыкавший цепь у меня на шее, и с помощью Пита сорвал с меня почти всю одежду. Взяв веревку, мистер Стаббс связал мне руки, а свободный конец прикрепил к деревянной перекладине над моей головой. Он так сильно натянул при этом веревку, что я почти повис на ней.
После этого полковник Мур велел освободить от цепей и Касси. Когда цепи с нее были сняты, он вложил ей в руки огромный бич.
- Постарайся, - сказал он ей, - действовать им как полагается.
Несчастная Касси замерла от ужаса. Она не понимала, не в силах была понять эту утонченную жестокость и мстительность.
Полковник повторил свое приказание. Взгляд и голос его выражали угрозу.
- Если ты хочешь спасти собственную шкуру, - крикнул он, - постарайся, чтобы кровь выступала при каждом ударе! Я научу вас обоих издеваться надо мной!
Касси, наконец, поняла, чего от нее требуют, и, потрясенная ужасом, свалилась наземь, потеряв сознание. Пит был послан за водой. Ее привели в чувство и поставили на ноги. Полковник снова вложил ей в руки бич и повторил свое приказание.
Касси отбросила бич с таким отвращением, словно это была ядовитая змея, ужалившая ее. Слезы брызнули из ее глаз.
- Господин! - воскликнула она с мольбой, но в то же время в голосе ее звучала твердость. - Господин! Ведь это мой муж!
Слово "муж" привело полковника в полное неистовство. Потеряв всякую власть над собой, он, сжав кулаки, накинулся на Касси. Отшвырнув ее так, что она упала, он долго топтал ее ногами, затем, схватив бич, который Касси отбросила от себя, он принялся избивать меня. Ременные узлы врезались в самое тело, кровь, ручьем стекая по бедрам, образовала лужу у моих ног. Боль превосходила все, что может перенести человек, она была так остра, что я не в силах был удержаться от крика.
- Он своим криком поднимет на ноги весь дом! - со злобой проговорил мой палач. Вытащив из кармана платок, он рукояткой бича забил мне его чуть не в самое горло. Заткнув мне рот, он продолжал избиение. Сколько времени это продолжалось - мне сейчас трудно сказать. Вскоре глаза мои затуманились, голова отяжелела, и глубокий обморок избавил меня от страданий.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Придя в себя, я увидел, что лежу на какой-то жалкой подстилке на полу полуразрушенной хижины. Я был так слаб, что не мог даже пошевелиться. Позже мне сказали, что у меня была горячка. Какая-то глухая старуха, пригодная только для ухода за больными, одна сидела подле меня. Я узнал ее и, забывая, что она не может меня услышать, осыпал ее вопросами. Я жаждал и в то же время боялся узнать хоть что-нибудь о моей бедной Касси, и все мои вопросы касались только ее судьбы. Но напрасно я ждал ответа.
- Кричи не кричи, - проворчала старуха, - все равно я ничего не услышу.
Она, кроме того, заметила мне, что я еще слишком слаб, чтобы разговаривать.
Но я не отставал. Я кричал все громче, стараясь жестикуляцией пояснить смысл моих слов. Вскоре я понял, что тетушка Джуди и не собиралась удовлетворить мое любопытство. Видя, что я не отстану от нее, она поднялась и вышла из хижины, предоставив меня моим размышлениям. Впрочем, я был так слаб, что мысли путались в голове и мне трудно было прийти к какому-либо заключению.
Позже мне рассказали, что я больше недели пролежал в бреду и горячке - последствиях пытки, которой меня подвергли и которая чуть было не положила конец моему жалкому существованию. Но теперь опасность миновала. Молодость и крепкое сложение спасли меня и сохранили для новых страданий.
Выздоровление шло быстро, и вскоре я уже был в состоянии ходить. Чтобы отбить у меня охоту злоупотребить этим приливом сил и предотвратить возможность побега, меня заковали в ножные и ручные кандалы. На час в день с меня снимали цепи и выпускали в поле, где я, под неусыпным надзором Пита, мог двигаться и дышать свежим воздухом.
Но напрасно я пытался выведать у Пита хоть что-нибудь о судьбе моей жены. Он не мог или не желал мне ответить.
Надеясь, что он, может быть, согласится за вознаграждение сообщить мне то, что я так жаждал узнать, я обещал подарить ему костюм, если он позволит мне. проведать мое прежнее жилище. Мы отправились туда вместе. Я уже упоминал, что щедрость миссис Мур и ее дочери позволила мне, в виду моего предполагавшегося брака с Касси, обставить эту хижину даже с некоторым комфортом. Ее украшало множество вещей, обычно недоступных для раба. Сейчас все было разбито, разрушено, разграблено. У меня забрали все. Сундук был взломан, все платье мое похищено.
Увидев, что дом разграблен, что исчезла вся моя одежда, я поспешил ощупать карманы платья, в котором был пойман. Оказалось, что и деньги, находившиеся при мне, также были украдены. Только тогда я вспомнил, что в тот момент, когда мистер Гордон и его сообщники схватили меня, мистер Стаббс ощупал мои карманы и переложил их содержимое в свои собственные.
Оставалось только примириться со случившимся: согласно моральному кодексу, принятому в Виргинии, Стаббсу не приходилось стыдиться своего поступка: нельзя же было оставлять в распоряжении такого бродяги и бездельника, каким я был в его глазах, сколько-нибудь значительную сумму денег, - это грозило бы общественной безопасности. Но платье, исчезнувшее из моего сундука, было явно похищено рабами, а это, согласно тому же виргинскому кодексу, составляло тяжкое преступление. Рабы, совершившие эту кражу, были отъявленными негодяями и заслуживали порку. Все это мне объявил мистер Стаббс, когда, встретив его на обратном пути, я пожаловался на разграбление моей хижины. Почтенный управляющий, выслушав меня, пришел в неистовое негодование и поклялся, пересыпая клятвы отборными ругательствами, что если только похититель попадется ему в руки, он, Стаббс, разделается с ним как полагается.
Несмотря, однако, на этот взрыв "благородного негодования", мистер Стаббс ни единым словом не упомянул о моих деньгах, и я счел за лучшее промолчать о них.
Прошло еще недели три, и я полностью оправился. Зажили также кровоподтеки и раны на моей спине.
Меня уже начинал тревожить вопрос о том, каковы будут дальнейшие решения полковника. Но вот однажды, когда я сидел возле своей хижины, ко мне подошел посланный мистера Стаббса и передал мне его приказание подняться завтра с рассветом и быть готовым отправиться в путь.
Что ожидало меня в конце этого пути? Об этом меня не сочли нужным поставить в известность. Но мне все было безразлично. Что бы ни предприняли мои мучители, они уж не могли увеличить моих страданий. Это сознание поддерживало меня, и я взирал на будущее с равнодушным отупением, которое сейчас, когда я вспоминаю об этих днях, удивляет меня самого.
На следующий день утром мистер Стаббс заехал за мной. Он приехал верхом, как всегда вооруженный плетью. Он снял с меня ножные кандалы, но оставил наручники. Накинув мне на шею веревку, он другой конец ее привязал к своему поясу. Приняв таким образом все меры против возможного побега, он снова вскочил в седло и приказал мне бежать рядом с его конем.