Саяк с тяжелым сердцем слушал своего ровесника и земляка. От слов Жокена несло чем-то дремучим и затхлым. И Саяк чувствовал, с ним бесполезно спорить. Доводы, которые приводил Жокен, были известны Саяку с детства. Они хранились в его памяти как негодные инструменты, которые ржавеют в ящиках, так и не дождавшись своей очереди.
— Нам трудно понять друг друга, мы словно говорим на разных языках, — промолвил Саяк. — Но все же, Жокен, допустим, не твой подчиненный, а равный тебе по положению пытается вразумить тебе, доказать, что поступаешь неправильно? Скажи, было такое?
— Было… Года два назад приехал к нам совсем молодой парень, лесотехнический техникум окончил. Ничего не скажешь, дело он знал. Но вот беда, мешать мне начал: то, говорит, неверно, это, говорит, у тебя неправильно, здесь надо было сделать не так… Пригласил я его к себе домой, поставил перед ним поллитровку и все ему выложил: «Брат ты мой, — говорю ему. — Ты ведь совсем молодой и неопытный, слушай меня, я старше тебя на четыре года, и притом богобоязненный человек, Коран читаю. Зачем ты рыщешь по моим следам? Неужели не понимаешь: все, что я делаю, повелел мне делать аллах. Без его воли ничего не случается. Предназначил он тебе жить где-то далеко, и ты обязательно поедешь туда и будешь пить воду тех мест. И будешь думать, что поехал туда по своей воле. А на самом деле все это заранее предопределено, написано на лбу у тебя». Говорю ему это прямо от души, не как на собрании, а он смеется, считая меня отсталым человеком. Я пошел и рассказал об этом ребятам, и они стали относиться к нему с подозрением.
— Почему?
— Потому что он не такой, как они.
— А они какие?
— Они меня слушаются, бога боятся. Да и вообще, многим мне обязаны.
— Давно работаешь здесь?
— Давно, — махнул Жокен рукой.
— И что потом было с тем парнем?
— Было что было. Не прошло и двух лет… — Жокен провел ладонями по лицу, как делают мусульмане в конце молитвы, а иногда и в знак окончания начатого дела.
— Ну-ка, объясни, что произошло?
— Зачем тебе это?
— Ты вот сказал, что с мнением подчиненных не считаешь, а тут ведь такой же представитель власти, да еще и образованный, толковый парень, что-то захотел сделать полезное, а ты его, кажется, выжил.
— Нет, ты не так меня понял, — торопливо заговорил Жокен. — Он сам от нас ушел.
— Тогда другое дело. — Саяк закурил сигарету, потом сказал: — Ты считаешь, что твоя нетерпимость и жестокость — выражение воли аллаха. Но, может быть, ты неверно понимаешь его волю.
— Ну и ребенок ты, Саяк! Неужели до сих пор не понял, что мир земной сотворен противоречивым, сотворен для борьбы, а это значит, что мир жестокий. Вот, например, дана жизнь воробьям. Чирикают, пока не попадут в когти ястреба. А люди… Один умный, красивый, сильный, а другой слабый, болезненный, бывает, горбатый, слепой, — усмехнулся Жокен. — Оттесняют, кусают друг друга, как лошади. Жестоко это? Да, жестоко. Но раз таким угодно было богу создать мир, то и надо быть жестоким, как сама природа.
— Послушай, Жокен, в свое время я тоже учил Коран, но он, как мне помнится, призывает и к другому: доброте и милосердию.
— Ты тогда был ребенком, Саяк, и не мог отличить жестокости от несправедливости. Если милосердным справедливым аллахом мир сотворен жестоким, значит, и жестокость человека бывает оправданной. Все дело в том, ради чего и от имени кого она творится. Одни и те же поступки могут оказаться в одном случае гунаа — грехом, злом, а в другом они сауп — благородное дело, добро. Потому и говорят, что правила шариата можно толковать по-разному.
— Дотолкуемся, может, — улыбнулся Саяк.
— Вряд ли, дорогой мой кары, у тебя нет опыта жизни, и потому ум твой не гибкий, и твои замечания наивны. — Жокен взглянул на часы. — Ох и засиделся я. Ребята меня заждались, надо им наряд на завтра дать. — Он поднялся, зашагал к воротам и вдруг, обернувшись, грубовато крикнул жене: — Чего ты сидишь, Жамал! Иди принеси Саяку горячего чая.
Жамал послушно поднялась.
— Спасибо, Жамал, чая мне не нужно, сиди! Мы же с тобой еще и не поговорили. Расскажи о себе, пожалуйста.
— О чем рассказывать-то… — растерянно произнесла Жамал. — Обо всем уже рассказал тебе Жокен.
— Значит, со всем, что говорил Жокен, ты согласна?
Этот вопрос Жамал восприняла по-своему.
— Слава богу, живем хорошо, не хуже других. Известно, богатство киргиза узнают по тому, сколько у него скота. С этим у нас тоже неплохо: четыре коровы, десятка два баранов. Говорят, что мир жестокий, а я чувствую себя счастливой. В кыштаке у нас у первых телевизор появился, и мне завидовали все женщины. И гарнитур мебельный мы тоже купили одними из первых в кыштаке… Кто бы мог поверить, Саяк, в те далекие годы, когда мы были голодными, что сейчас у нас будут такие вещи. В те годы мы не могли даже мечтать об этом.