— Да, трудные были годы, — согласился Саяк, прислушиваясь к дыханию Жамал. — Очень трудные… И вот теперь все, кто были тогда голодными, оборванными, живут хорошо.
— Нет, не все, — возразила Жамал. — Я вот видела недавно в городе моих школьных подруг Айшу и Сабиру. Айша, видно, живет неплохо, учительствует вместе с мужем, а Сабира несчастна и теперь. Шла по улице у всех на виду в старом рабочем комбинезоне.
— Откуда ты знаешь, что она несчастна? Она жаловалась тебе?
— Разве скажет об этом, наоборот, сделала вид, что довольна своей жизнью. Работает где-то на фабрике, в гости приглашала.
— Разве счастье человека в его платье, Жамал?
— А как же, Саяк! Какое это счастье, если ты голодный и оборванный.
— О счастье женщины так просто нельзя судить. Бог ее знает, может, она и в самом деле счастлива.
— Тебе трудно об этом судить. — Жамал помолчала. — Ты меня вспоминал иногда?
— Не иногда, а часто, — признался Саяк.
— Вот как! — засмеялась Жамал.
Саяк почувствовал, что его слова показались ей забавными. Ее смех звучал, как в детстве, беспечно и звонко. Этот смех словно вырвался из памяти Саяка, где столько лет он хранил его с отчаянием и надеждой.
Он сидел подавленный, оскорбленный, а тем временем Жамал, смеясь, рассказывала о какой-то стиральной машине, пользоваться которой она не умеет, даже включать боится, а Жокен к этой машине и вовсе не прикасается, — дескать, не мужское дело. Саяк слушал, и ему казалось, что перед ним не та Жамал, а какая-то другая женщина, укравшая ее имя. «Зачем я сюда приехал? Зачем?» — корил он себя.
В конце концов Саяк взял себя в руки.
— Жамал, — заговорил он как можно спокойнее, — я убедился, что ты счастлива, у тебя все есть: и телевизор, и радиоприемник, и стиральная машина, А вот скажи, как вы живете с Жокеном? В семье у вас мир и согласие?
Она засмеялась так, будто услышала веселую соленую шутку:
— Как живем? Спим в одной постели. У нас есть дочь.
Саяк отвернул лицо в сторону.
— А ты почему не женился?
— Некогда было думать об этом.
— Как ты мог терпеть до сих пор? — шаловливо спросила Жамал.
— Учился, жил, как другие, в общежитии.
— Чувствуешь ли ты себя мужчиной?
Лицо Саяка вспыхнуло.
— Ну-ну, чего молчишь! — дразнила его она, беспечно смеясь.
С улицы донеслись мужские голоса. Жамал вздрогнула, будто ей плеснули холодной водой в лицо. Настроение ее разом изменилось. Робким голосом начала бормотать суру из Корана, которую должны знать и неустанно повторять все мусульмане.
— Аллахи илляхи и аллох Мухаммедура сухралла, прости милосердный аллах покорной рабе прегрешения, прости.
Саяк улыбнулся:
— Чего ты испугалась, Жамал?
— Стыдно стало… Перед мужчиной так развязала язык, пусть простит всемогущий.
— Чего ж стыдиться? Разве мы не дружили, не росли вместе, как брат и сестра?
— В том-то и дело, что забыла обо всем, посчитав тебя таким же близким, как когда-то… Да, ты спрашивал, как мы с Жокеном живем. Слава богу, не жалуюсь. Живем хорошо, сыты и одеты.
— Опять ты, Жамал, говоришь о еде и одежде. Разве жизнь только в этом?
— Не пойму я тебя что-то…
— Я спрашиваю, уважаете ли вы друг друга, сходитесь ли во взглядах?
— У нас не бывает споров, живем, душа в душу.
— Это хорошо.
— А зачем нам ссориться, у нас все есть.
Саяк сидел ошеломленный, не веря своим ушам.
— Извини, Жамал, я, кажется, замучил тебя своими вопросами.
— Ничего, ничего. У меня нет от тебя секретов.
Саяк глубоко вздохнул и чуть слышно вымолвил:
— Не о чем больше спрашивать.
Скрипнула дверь. Во двор торопливо зашел Жокен:
— Саяк, идут наши односельчане познакомиться с тобой. Я тут не только хозяин, но и, можно сказать, их духовный руководитель, а ты — мой сородич. Пойду встречу аксакалов.
Саяк встал с места в ожидании гостей. Жамал тоже поднялась. Ее вдруг как ветром сдуло.
По звучанью приближающихся шагов Саяк определил, что явились человек пятнадцать, среди них и молодые.
— Ассалам алейкум!
— Алейкум ассалам!
Люди поочередно здоровались с Саяком, пытливо глядя на него.
Когда все уселись, скрестив ноги поудобнее, старейший из аксакалов поднял руки ладонями вверх и, произнеся несколько слов из Корана, молитвенно провел ладонями по лицу: