Выбрать главу

Еще с минуту она отдыхала, укрывшись от ветра. Она была в полном изнеможении, от холода у нее стучали зубы. Наконец Галя, шатаясь, тронулась с места и крикнула. В тот же момент ее схватили чьи-то руки — перед ней возникла полоска света.

Она стояла в тепле, в тиши, и на нее падал резкий свет лампочки — жалкий мерцающий свет от их генератора в этот момент казался удивительно ярким, даже ослепительным. Иней на ее бровях и ресницах стал таять, и комната, обычно казавшаяся матово-серой, сверкала, искрилась. Галя ощутила приятное тепло. Раскаленная печка и кипящий чайник — жаркое, согревающее дыхание жизни.

Когда она чуть позже лежала в постели, совсем закоченевшая, в полном изнеможении, подтянув одеяло к своему подбородку, ее переполняло ощущение счастья. Она была довольна собой, и мир вокруг нее был чудесен. Снаружи, за стенами дома, завывала пурга, но в печке весело трещали поленья, и гудение огня долетало к ней вместе с ароматом поджариваемого сала. Она с упоением отдавалась ощущению сладостной расслабленности, погружаясь в приятную дремоту, словно в теплые волны, наслаждаясь теплом, которое разливалось в груди, чувствовала, как оживает, опять становясь эластичной, кожа.

Буран длился еще два дня. А потом вдруг опять воцарились спокойствие и тишина, такая глубокая, что, казалось, она даже оглушает. У Гали еще не прошло охватившее ее ощущение счастья: теперь ведь можно было и выйти из дома, все утихло, просто благодать.

Как только стихла пурга, они все трое принялись за работу, с самого утра. Одни приборы засыпало снегом, другие надо было заново укрепить. После обеда — они поели вареного тюленьего мяса — дежурил Толя. Федор взял ружье и отправился походить по окрестностям, а Галя прилегла отдохнуть. С минуту она читала, но потом ее сморила дрема, она отложила книжку, прикрыла глаза и уснула.

Ее разбудил чей-то пристальный взгляд, а может, она услышала шепот и дыхание. Кто-то произнес ее имя:

— Галя!

Она узнала голос Толи.

Видимо, она спит и Толя зовет ее к рации. Она лениво, с удовольствием потянулась и улыбнулась, все еще не открывая глаз.

— Галя!

Что-то в его голосе напугало ее, и она проснулась окончательно.

Над ней склонился Толя. Она ощутила на своем лице его дыхание.

Галя замерла. Слегка приподняв голову, с волосами, разметавшимися по подушке, опершись на локти, она, будто окаменев, смотрела на Толю.

Он также замер, низко склонившись над ней. Широко раскрытые глаза горели, в них читалась отчаянная решимость. Он прерывисто дышал, вены на висках набухли. Прежде она никогда не замечала их. Странно, она словно впервые видела его, будто это был не Толя, а кто-то чужой, незнакомый ей. Она читала в этих глазах, на этом лице, как в открытой книге.

От испуга у нее застучало в висках, и вся она была как в огне. В напряженной тишине, нарушаемой лишь их взволнованным дыханием, она вдруг осознала, что в доме их только двое.

Оцепенение, страх — но только на один миг. Она собирала силы, чтобы оттолкнуть от себя это молодое, здоровое и жадное мужское тело.

Толя склонился еще ниже. Его дыхание стало теперь учащенней, он сжал ее плечи.

— Галя!

Она и сегодня, кажется, слышит этот шепот, этот хриплый, приглушенный голос. И сейчас еще чувствует, как у нее стучала кровь в висках.

Медленно, инстинктивным движением она подтянула колени почти к самой груди.

— Что ты делаешь, Толя, — произнесла она. — Пусти!

Чтобы взять себя в руки, она до боли закусила губу. Его тело уже почти касалось ее, руки еще сильнее сжимали ее плечи. Толины ладони, казалось, срослись с ее плечами.

— Пусти, Толя, — повторила она голосом, в котором не было ни страха, ни злобы, а лишь отчужденность, внезапное холодное отвращение.

— Галя!

Его зрачки, темные, словно деготь, обжигали ее.

И тут она неожиданно, выпрямив ноги, с силой ударила его в грудь. Толя пошатнулся, потеряв равновесие, а она быстро села и оперлась о стену.

— Ступай… иди проветрись, — сказала она с гневом.

— Почему, почему ты такая, Галя? — спросил он изменившимся голосом, такого голоса у него никогда прежде не было.

— Ступай, ступай! — снова прошептала она.

— Ладно уж, — пробормотал он. — Сколько церемоний. С чего бы это?