Так, медленно, это все же прошло. Где-то в другом месте прячутся от «торнадо», здесь их используют и просто уничтожают, хотя где-нибудь они еще пригодились бы, где их боялись бы еще больше. Ах, я не знаю. Итак, вот он, повелитель, вы же знаете, кого я имею в виду, и несметные богатства его и его сыновей рушатся, благодаря нам, спасибо, что мы можем сделать это для вас, для человечества, несметные эти богатства мы превращаем в пыль яростными шагами, да, сэр. Сэр. Йес, сир. Что хорошего создал этот дьявол для человечества, ничего он не создал, и он сообщил, что создал Ничто с божьей помощью, ну да, это его бог, он выторговал себе это право. Мы приходим во имя нашего бога. У нас есть наш собственный, это ясно. Поэтому в моей душе поселилась тревога, постоянная, невыразимая: знают ли участники, все участники, или нет, что сколько стоит? Минутку, я посмотрю, найду ли я это где-нибудь? Итак, я нахожу здесь GPS, Global Positioning System, систему управления для этих вещей, тех самых вещей, которые покачивают бедрами – руки в стороны – спутник ведет ее в нужном направлении, и система ТЕРКОМ когда-нибудь приведет к цели; все, неважно что, я уже и так точно описывала, это будет еще эффективнее и выше, стежки на саване могут быть еще аккуратнее, хотя никто этого не видит, я вижу только, что GPS дешевле, чем ТЕРКОМ, поэтому его берут французы. Они не экономят на еде, а на управляющей системе экономят. Как типично. Программирование ТЕРКОМа, кажется, дороже, даже дороже, чем мои любимые или мой ребенок, в то время как где-то забирают ребенка за ребенком. Вы же не знаете, что хорошо. Лучшее – это дети. Их мы забираем в первую очередь. Они стоят этого, раз их забирают. Они самое дорогое, что у нас есть, поэтому мы забираем их в первую очередь. Я надеюсь, они действительно стоят того! Здесь вообще-то нигде не написано, сколько они точно стоят. А, вот, написано. Я уже читала это, теперь отложила, и вот оно. Это счет. Ничего не бывает задаром. Даже смерть. Она стоит жизни. И скажите, сколько все-таки стоит этот ребенок? Если честно, я думаю, ребенку надоело, что в каждой войне он должен быть козлом отпущения, в каждой войне он становится козлом отпущения, в каждой войне на него направлены камеры, нет, это не один и тот же ребенок, идиот, каждый раз это другой ребенок, но ребенок, универсальный ребенок всегда должен быть козлом отпущения, чтобы мы могли выдавить из себя чувство, ведь наша порода тверда и мы жестче, чем оливки, если из нас хотят что-то выдавить. Пожертвования, это мы делаем. Но чувства у нас может вызвать только ребенок, причем тот, от которого уже не так много осталось. Вся кровь. Мы снимаем ее. Да, так пойдет. И это мы тоже возьмем. Этого ребенка мы тоже возьмем, и вас мы тоже возьмем, как сказал Майкл Джексон, слепой провидец, нет, уродливый певец, люстре и огромным вазам, когда увидел их в магазине. Немедленно выходите на лестничную клетку, ничего не берите с собой, на это нет времени, но возьмите хотя бы вашего ребенка! У нас уже есть один, которого мы сфотографировали, окровавленного и разорванного на куски, он у нас теперь есть на жестком диске. Другого нам не нужно. Возьмите своего и уходите! Должен же человек сохранять то, что любит. Человек ведь хочет сохранить то, что еще мог бы полюбить, если бы он мог себе это позволить. Но даже если вы возьмете ребенка, мы его тоже получим. Не одного, так другого. Нет-нет, вашего ребенка вы не можете просто так здесь оставить, как ваше имущество, нам будет легче его найти, если вы возьмете его с собой, а вы же не хотите, чтобы мы бесконечно искали, разве нет? Вы не сможете потом, когда мы захотим его забрать, сказать, будто вы его забыли, вашего ребенка. Вам же никто не поверит. Ваше имущество вы бы не забыли, разве нет? Ваше добро при вас, разве нет? Ребенок ведь довольно маленький, как я замечаю, осмотрев место преступления, вид которого ослепил меня, но не светом. Нельзя же забыть ребенка, сказала бы я, поэтому мы его возьмем. Нет, мы не возьмем его, он слишком мал. Но в данный момент нет другого. Почему же он так кричит? Нельзя забыть его, когда он так кричит. Это, может быть, очень даже хорошо, что он кричит. Англичане сразу бы позаботились о том, чтобы люди получили воду, ведь они вырыли канал, эти англичане, канал, в который должна поступать вода, если она есть, а именно, чтобы вернуть людям их достоинство. Так говорит англичанин. Людям возвращается их достоинство с помощью водного канала, это цель нашего присутствия здесь. Я имею в виду, это цель, ради которой англичане вообще здесь. Но на данный момент нет питьевой воды и нет еды. Нам очень жаль. Но у нас больше нет воды, и у нас больше нет еды. Поэтому у нас скоро будут эпидемии, более чем достаточно. Все-таки что-то. У некоторых нет даже этого. У них нет даже самого необходимого. Поэтому нет никакого смысла цепляться за ребенка. Ребенок не сможет вам помочь. И вы ему наверняка тоже. Если вашего ребенка пощадят, вы ему только повредите, цепляясь за него. Эти ваши защитники, да, вы можете спокойно оставить ребенка, мы защитим и ребенка, мы же говорим, мы защитим вашего ребенка, мы врачи, почему же вы его так крепко держите? Ночь смотрит на вас непривычно светлыми глазами, обычно они темны. Ночь видит, забрали ли вы ребенка и куда. Не хватает кусочка этого ребенка, но мы заберем его у вас. Мы не такие. Мы другие. Мы здесь, мы здесь, дошедшие до этого, возможно, мы одеты иначе, но все же одеты, мы пришли сюда, и мы еще не ушли, и мы не уйдем, пока не станем одними из вас, в расцвете сил вашего тела, лучшими по духу, самых благородных кровей и самыми богатыми, пока их не убрали, эти деньги, пока мы их не получим, в вашем регионе и в вашей религии не будет мира. Все. Мы получим их все.