По правде говоря, все ведь и начиналось с бунта. Пусть малюсенького, но бунта. Они, шестеро молодых актеров, только что окончивших студию при театре в большом городе и оставленных там работать, чем могли бы даже гордиться, бросили всё — давние привязанности, дом, родителей и даже невест и женихов — и следом за таким же молодым и неугомонным режиссером перебрались сюда, чтобы здесь, в незнакомом театре, в другом, чужом городе, устанавливать свои правила, доказывать собственную правду и обращать всех в свою художественную веру, которую позднее, через пятнадцать — двадцать лет, обязательно так же начнет ломать и переиначивать кто-то другой, младший, взбунтовавшийся и пожелавший воли. Но об этом они тогда не размышляли. Они намеревались своим трудом, своими спектаклями доказать, что искусство можно создавать в самой глухой провинции, потому что — как они считали — для искусства вроде бы самое главное — личность творца и его вера в себя, его убеждения.
Все это в прошлом. Режиссер позднее сделал карьеру в столице, потому что ему стало ясно — провинция узка, не дает возможности развернуться, да и слишком мало здесь соответствующей публики, которую можно удивить новациями и размахом; актеры же остались — город привязал их бесчисленными способами и уже не отступал и не отпускал. Второй раз сдвинуться с места никто не отважился. Да и надо ли было? В памяти остались те молодые и насыщенные духовным горением спектакли, и так хотелось хоть частицу из них перенести в жизнь, которая постепенно стала будничной.
В конце концов, актриса не жалела, что так сложилась ее судьба, и хотя давно уже лишилась безудержного максимализма юности и святой веры в собственную непогрешимость, талант и неоспоримую весомость своего актерского труда, старательно и ревностно хранила убеждение, что правильно выбрала жизненный путь. Размышляя над тем, что могла и желала бы делать, она возвращалась только к одному: играть.
Неинтересное и банальное лицо, трижды отраженное в зеркалах трельяжа, хотелось перечеркнуть, с такой внешностью ей лично неприятно было бы появляться на людях. Она усмехнулась, слегка иронизируя: а что, если это вовсе не личина пробивается сквозь маску, а твоя собственная примитивность, подчеркнутая и вынесенная наружу твоими же собственными усилиями?
Подобное допущение имело неприятный привкус, и актриса сразу же отмахнулась от него, принявшись снова деликатно поправлять грим.
Никто не мешал ей сосредоточиться. В уборной сегодня не шумно — молоденькая актриса, занятая в крохотном эпизоде первой картины, сейчас на сцене. В трельяже отражались замершие складки девичьей юбочки и куртки, пахло дорогими французскими духами, на стуле лежал отложенный до времени номер «Всесвита», на зеркальном столике — небрежно брошенные сигареты, серебряный браслет, бутылка сладкой воды, а среди них — пудреница, коробочка с тоном, ножницы и парик на краешке стула.
Обычно молодым актрисам, которые только что пришли на работу, выделяли места в гримировочных, занятых также младшим поколением, но на этот раз новенькую «расквартировали» со старшими, поскольку только там нашлось место. Девочка была тихая, неразговорчивая и неприметная, несмотря на дорогие наряды и французскую парфюмерию, — очевидно, все это она считала атрибутами настоящей актрисы, хотя пока еще нельзя было сказать, вырастет ли из нее настоящая актриса.
Благодаря редкому чутью, приобретенному за долгие годы службы в театре, старшая актриса почти с первого взгляда угадывала, кто в самом деле перерастет со временем профессиональное отрочество и станет актером, а кому не повезет. На этот раз ей совсем не хотелось быть недоброжелательной ворожеей, и потому она до сих пор ни с кем не делилась своими соображениями по поводу юной коллеги.
Маленький штрих — чуть сведенные, как при нетерпеливо-удивленной гримасе, брови придали новое выражение до тех пор совсем банальному лицу. Неожиданно расширившиеся глаза удивленно выглядывали из-под бровей; линия рта смягчилась; теперь актриса была почти удовлетворена сделанным, но еще присматривалась к своему отражению.
В дверь постучали, и, едва дождавшись разрешения, в комнату вошел Маркуша — так окрестили актеры молодого режиссера Ивана Марковского, ставившего у них в театре дипломный спектакль.
Опершись о косяк, он с минуту постоял, изучая настроение актрисы.
— Зайду попозже. Вам сейчас не до меня.
Она и в самом деле, кивнув в ответ на Маркушино приветствие, прислушивалась к трансляции спектакля по внутреннему радио и ждала своего выхода.
— Угадали. Но если коротко — говорите. Успеем.