— Длинно. И настроение вам испорчу. Зайду потом, Олександра Ивановна.
— Уже испортили. Говорите.
— Потолкуйте с Бетой. Пожалуйста. Потолкуйте.
— С кем? С Бетой?
— С Наталкой Верховец. Это она в моем спектакле — Бета. Послушайте, я готов реализовать здесь еще одну пьесу, бесплатно. Даже на свои средства…
— У вас есть такие средства? Чтобы, хм, реализовать?
— Нету. Но поговорите с нею. Она надумала уходить из театра.
— Хорошо. Пусть уходит.
— Хорошо? То есть как — хорошо? Другой Беты у вас нет. Этого здесь никто не сыграет. Девчонки толстокожие, ленивые и нечуткие, я из них едва на ломаный грош души выжимаю, а вы говорите — хорошо. Подумайте вообще о будущем театра.
— А я еще раз повторяю: очень хорошо. Пусть уходит. Вы же любите помехи, это вам как раз на руку. С талантливыми актерами работать — не штука. Попробуйте с этими — как вы изволили их обозначить — с толстокожими.
— Не сердитесь, я преувеличил. И кто вам сказал, что я люблю помехи? С меня хватает и этой гонки! Вам на выход?
— Да, мне на сцену. Спасибо за интересную беседу, Вы меня настроили на роль: клубок нервов, растерянность, поиски выхода из сложного положения. Все, как говорит Товстоногов, по «роману жизни» героини.
— Да у этой вашей героини нет «романа жизни». Только и всего, что подает реплики. Я бы на вашем месте отказался от такой роли. Вы имеете право. Вы бы тоже… могли сыграть у меня Бету. Раньше, конечно.
— У вас! Хорошо, что хоть спохватились — «раньше». Когда вас еще на свете не было? Не подлизывайтесь. Вам это не пристало. А отказываться от роли никто не имеет права. Существует же профессиональная этика. Клятвы Гиппократа мы не даем, но все же…
— А вы отказывайтесь в зародыше. От пьесы. Примитив на сцене — разве это не нарушение профессиональной этики?
— Мне и правда пора, Иван. Играть этот примитив.
Актриса встала, и, увидав ее расширенно-удивленные глаза, Иван оторопел. Ему показалось, что это удивление и неуверенность относятся к их разговору.
«Жаль, что ей не посчастливилось сыграть Беатриче в моем спектакле», — упрямо и дерзко подумал он, вежливо приоткрыв дверь гримировочной перед молоденькой актрисой, соседкой Олександры Ивановны. Девушка чуть не споткнулась об его туфлю и удивленно пожала плечами, но ничего не сказала.
— Я не нарочно, — режиссер засмеялся. — Задумался и не успел убрать ногу с порога. Извините.
— Ничего, все нормально, — снова шевельнула плечом девушка.
Чуть неуклюже наклонясь, она примостилась на краешке стула. Все же смущенная внимательным взглядом Маркуши, взяла журнал, перелистала небрежно несколько страниц, потом вроде бы нашла что-то интересное и стала читать, а Марковский, не реагируя на ее смущение, перебегал взглядом с лица девушки на ее руки: он заметил, что ладонь у нее маленькая, почти совсем детские острые локти и возле ключицы — ямочка. Девушка непроизвольно трогала ладонью то свои скулы, то ту самую торчащую ключицу, точно хотела прикрыть все это от настойчивого взора Ивана. Олександре Ивановне стало жаль девчонку, для которой эти несколько секунд казались нестерпимо долгими.
— Парикмахерша просила тебя зайти, — сказала Олександра Ивановна и, когда девушка вышла, невесело усмехнулась. — Не такие уж они толстокожие, как вам кажется, уважаемый режиссер. Конечно, это не ваша Наталя Верховец, но кто его знает? Когда-то к одной моей подруге-журналистке пришла девочка со стихами, а та посоветовала ей навсегда бросить все попытки сочинять стихи — дескать, зря, совершенно зря теряет время — и заняться лучше чем-нибудь другим. А девочка ничем другим не занялась, стихи писать не бросила — сжала губки от обиды, а не бросила.
— И что же?
— Да ничего. Теперь критики утверждают, что без ее поэзии трудно представить себе современный литературный процесс. Ну а журналистка навсегда вылечилась от привычки давать категорические советы… Хм… А Наталя? Что ж, я вас понимаю. Девушка с напряженным нервом, глубокой душой, трудолюбивая, готова все воспринять, готова к полной самоотдаче. Разумеется, как очень точно высказываются в таких случаях наши велемудрые театроведы, недостает еще профессионализма, мастерства.
— Мне тоже этого недостает. Будем вместе набираться опыта и избавляться от ученичества.
— Трогательная скромность. Достойна подражания. Уж не то ли смирение, что паче… Ладно, я попробую поговорить с нею. Только не знаю, поможет ли. Она при своих хороших чертах — сами видите — норовистая. А норовистым нужны не уговоры.
— А что же им надо?