Кто предложил пьесу в репертуар? Завлит? Директор? Режиссер? Да, тогда у них еще был главный, он предложил, завлит поддержал, явился автор с рукописью, устроили читку, читал сам автор, стараясь делать это как можно более артистично, чем окончательно испортил впечатление, но для них это было событие: по правде говоря, не так часто до сих пор случалось, чтобы автор сам читал пьесу, и хотя, кажется, уже после первой картины выяснилось, что к чему в этой драме, они все равно старались скрыть разочарование, скуку и усталость, поглядывая на часы, обменивались тихими репликами, по очереди садились у печки, чтобы выкурить сигаретку, пуская дым в открытую дверцу, и дослушали-таки до конца; лицо у автора раскраснелось — он ничего не скрывал, ни надежды и желания услышать похвалы, ни готовности сделать что угодно, только бы театр принял его работу. Как она тогда говорила, что говорила? Кажется, то же, что и все другие члены худсовета, — повторяла мысль, которую подбросил им завлит, выступивший первым: дескать, с автором еще будут работать, но пьеса стоит внимания, в ней поставлена проблема, вырисовываются характеры, да и, в конце концов, это их обязанность — искать новые имена, автор до сих пор занимался преподавательским трудом, но вот отважился создать пьесу, и было бы очень нехорошо с их стороны, если б они показали автору на дверь, поскольку он, автор, проявил к ним — к театру — доверие и не прошел мимо; доверие надо уважать и нельзя убивать в зародыше.
А дело как раз в том и состояло, что надо было убить в зародыше. Худсовет отлично понимал это, и все же не убили, приняли — кто из сочувствия автору, кто из нежелания конфликтовать, — одним словом, у каждого были на то свои причины; не «убили», не «зарезали», приняли, а потом, когда остальные актеры недоуменно допытывались — откуда взялась эта «клюква»? — даже завлит пожимал плечами: а кто его знает, откуда, — взялась, да и все.
Автор скромно и деликатно сразу же после читки пригласил членов художественного совета на обед в ресторан, но она, например, не приняла приглашения — сгорела бы со стыда, очутившись в ресторане.
Программа ее творческого вечера составлена, а вот чего в программе нет, так это сцены из «Оптимального варианта», а также еще нескольких сцен из других спектаклей, в которых ей также не очень приятно выходить на суд зрителей: Стерницкая старалась отобрать наилучшие, с жестокой категоричностью говоря самой себе правду о собственных неудачах, и эта правда вовсе не казалась ей такой смешной. Парадоксы Шоу тоже не всегда оправданны.
Она заранее, наперед представляла себе, как будет звучать текст основного выступления на юбилейном вечере, она хотела бы, чтобы его произнес кто-нибудь совсем неофициальный, ну хотя бы даже один из актеров младшего поколения, но говорить, верно, будет директор или и. о. главного режиссера, — и так же заранее, в воображении, лезли в уши слова признания и похвалы, и цифры — пятьдесят лет, полвека, тридцать сезонов на сцене, вся жизнь в одном театре, на этой сцене, даже когда они выезжали на гастроли, то и там, в чужих городах, на других театральных подмостках, она видела и ощущала только эти, давно привычные, — и свыше ста ролей, свыше ста сыгранных ролей, и благодарность зрителей, и выполненный профессиональный и гражданский долг, так, все так, а потом цветы, приветственные телеграммы, адреса от учреждений и организаций и, ясное дело, банкет… Она уже сейчас знает, что ей захочется плакать, наверняка захочется плакать, и каждый поймет ее слезы по-своему, и никому в голову не придет, что́ они будут означать на самом деле. А разве она сама будет это знать?
Театральный художник разбросает, скомпонует на стенах зала афиши и разыщет пожелтевшие фотографии давних спектаклей, кто-нибудь вытащит на свет божий такие же пожелтевшие крохи воспоминаний, растрогавшись не столько по случаю юбилея Олександры Стерницкой, сколько перед приближающимся собственным юбилеем, и кто-то попросит запеть, появится гитара, и юбилярша попробует — уж вовсе не в соответствии с собственным возрастом, а лишь чтобы угодить чьему-то желанию — запеть совсем по-современному сверхсовременную молодежную песню, вряд ли это ей будет к лицу, и все-таки она запоет, и тогда наверняка наступит — тогда или позже, а может, даже и раньше, — наступит минута, когда все покажутся друг другу такими хорошими, такими сердечно-искренними, такими надежными единомышленниками, что даже не захочется, чтобы вечер кончался, — честное слово, всегда наступает такой момент, когда не хочется, чтоб что-нибудь кончалось.