Урсуле хотелось удрать вниз, под бок к Беовульфу, оставить Вальхтеов одну. В воздухе висела соленая дымка, волны яростно бились о скалы.
— Иногда он произносит во сне твое имя, государыня. Как будто чего-то просит…
— Неужели? — Голос Вальхтеов не выразил никаких эмоций. Словно ей сказали о ком-то незнакомом.
— Да, государыня. — Урсула старалась говорить гладко, не запинаться. — Мне кажется, образ твой хранится глубоко в его сердце.
Вальхтеов скептически усмехнулась:
— Надо же.
Она посмотрела на любовницу мужа. Свысока, но снисходительно, как показалось Урсуле. Молчание между ними — как лед, как пустота меж звездами, и Урсула снова заговорила:
— Я часто думаю, что случилось…
—..между нами? — закончила вопрос Вальхтеов.
Урсула кивнула, раскаиваясь, что задала такой дурацкий вопрос, боясь ответа и боясь его отсутствия.
Вальхтеов посмотрела на нее, затем перевела взгляд на звезды.
— Слишком много тайн.
И тут откуда-то издалека донесся глухой рокот. Зимний гром? Но в небе ни облачка.
— Слы… — заикнулась Урсула, но Вальхтеов предостерегающе подняла руку.
Небо на юге вдруг вспыхнуло в сотни раз ярче, чем любая самая яркая молния. Пламенный дождь обрушился на деревни к югу от Хеорота. Затряслась земля.
— Да поможет нам Бог, — спокойно сказала Вальхтеов, схватила Урсулу за руку и повела ее в башню.
18 Сожженная земля
Видел Беовульф во сне и огнепады, и пепел, покрывающий обожженные болота, и дымящиеся развалины на месте людских поселений. Все сгорало в огненном дыхании дракона, люди и скотина, домашняя утварь и растения. Она ничего от него не утаила.
Король Беовульф стоял во дворе под двумя большими башнями Хеорота и наблюдал за потоком беженцев, наивно надеявшихся обрести более надежное убежище за крепостными стенами. Но она ему все показала, и он знал, что не найти на этой земле никакого укрытия. Ничто не поможет, когда опять запылают небеса. Самые счастливые умерли ночью. За стенами к серым зимним облакам поднимались столбы дыма
— Богами клянусь, видел я войны, разрушения, но такого и вообразить не мог, — пробормотал Виглаф.
Беовульф не ответил. Он бы закрыл глаза, если бы это помогло ему изгнать из воображения образы несчастных жертв. В воздухе висела вонь горелого мяса и серы. Снег, где не стаял, покрылся толстым слоем жирной копоти.
— Даже демоны такого не вытворят, — сокрушенно покачал головой Виглаф.
— Сколько? — шевельнул пересохшими губами Беовульф. — Сколько погибших?
— Никто не знает, — покачал головой Виглаф. — Я проскакал по местности… сосчитать невозможно, государь. Слишком много.
Мимо шли, тянулись, ковыляли обожженные, искалеченные люди, по большей части храня молчание; некоторые вопили, обезумев от нестерпимой боли и ужаса; по многим застывшим, оцепенелым лицам катились слезы — они оплакивали потери молча. Кто-то смотрел в лицо королю, стремясь увидеть надежду, найти ответ на мучившие вопросы. Калеки поддерживали друг друга, некоторых несли близкие или воины короля.
— Обрушилось среди ясного неба, — рассказывала женщина с расширенными до предела глазами. Она сжимала в руках грудного ребенка — мертвого, как заметил Беовульф. — Все сгорело, вспыхнуло мгновенно, даже снег горел.
Чем ее утешишь? Чем утешишь их всех? Вальхтеов сновала среди раненых, раздавала одеяла. За ней семенил священник в красной рясе, ошеломленный до бестолковости, все время бубнил под нос бесконечную молитву.
Какое утешение пошлет им Христос или его римский папаша?.. Да и от богов Асгарда, впрочем, толку не больше…
Виглаф, привлекая внимание Беовульфа, схватил его за плечо. Простые слова, значение которых Беовульф понимал, но смысла их все равно не улавливал. Потом увидел сам, и объяснения стали уже не нужны. Старика Унферта нес на руках один из его домашних стражей. Унферт страшно обожжен, одежда почти не отличалась от обожженной плоти. Сгорели борода и волосы, вместо левого глаза кровавое месиво виднелось из-под наскоро наложенной повязки. Обожженный деревянный крест все еще болтался на груди, придерживаемый распухшей, как будто вареной рукой. Губы Унферта зашевелились, и Беовульф понял, что старик еще жив.
— Сын… внуки… вся семья. Все сгорели. А я вот…
— Ты видел, кто это сделал?
Унферт с трудом шевелил губами, обнажая почерневшие зубы.
— Дракон… Дракон… Твой дракон, государь.