— Завтра, — говорит, — скажу тебе!
Могла ли я ждать до завтра? Пришла в себя и отравилась в полицейский участок. Спрашиваю о Ванчо.
— Такого здесь нет! — отвечает мне толстый полицейский у двери.
— Как нет, — говорю ему, — вы его здесь заперли? Это мой сын!
— Если заперли, — отвечает, — значит, заслужил!
Умоляю его пустить меня к начальнику. Не пропускает.
Тогда завязала я платок покрепче и отправилась к самому главному в околии полицейскому начальнику. Как его найти, я знала, раньше меня вызывали туда, когда в шахте обвал случился. Но и там меня не пропустили, говорят, уже поздно, все начальники разошлись. Спрашиваю прохожих, где живет главный полицейский начальник. Люди показали и я прямо к нему домой и пошла. Встретила меня девушка — стройная, проворная, видать, из нашего, граовского края, по говору узнала. Прониклась она моей бедой, ввела в богатый дом и скрылась за другой дверью. Потом опять появилась, взяла меня за руку и, постучав в дверь, пропустила в большую комнату. В кресле, полубоком, сидел здоровенный мужчина с толстой шеей. Повернул огромную голову, смерил меня своими светлыми, вытаращенными глазами. А сердце мое так и подпрыгнуло от радости. Я узнала его. По круглой голове и вытаращенным глазам узнала! Когда случилось то несчастье в шахте, он тогда кричал, чтобы близко никого не подпускали, и был таким важным, солидным и строгим. А теперь по должности он, наверное, еще выше поднялся.
Подошла к нему на обессиленных ногах и на одном дыхании рассказала о своей беде.
— Помогите мне, — говорю, — хоть бы знать, где он? Вещи бы передать…
Он так строго посмотрел на меня, что я аж испугалась: как бы не прогнал.
— Мой сын не виноват! Клянусь, что не виноват!
Во рту у меня пересохло, голова как будто в огне горит и, кто знает почему, перед глазами стоит та пачка листовок, что у Ванчо под подкладкой нашла.
— Были у него такие бумажки, — говорю, а в горле сухо, — но я их сожгла! В печке сожгла!
Круглое лицо начальника вздрогнуло, светлые глаза оживились. Он так резко выпрямился, что под его могучим телом аж доски пола заскрипели.
— Ты видела их?
— Что?
— Листовки?
— Не знаю, листовки ли это были или что-то другое, — отвечаю, — но мой сын не виноват! В его пальто я нашла какие-то мелким почерком исписанные листочки. Дал ему их кто-то. В огонь я их бросила, в огонь, от беды подальше! Нам еще этого не хватало! — запричитала я.
— Значит, ты их видела, — еще раз спрашивает начальник, — и сожгла?
— Да! Все сожгла!
Не знаю, почему я солгала, будто бросила листовки в огонь! Но если уже призналась, что видела их, то нужно было лгать до конца, чтобы как-то помочь Ванчо.
— Да, сожгла! — настаиваю я на своем, но чувствую, что здесь что-то не так, и вот сейчас начальник догадается, что я вру.
«Ну, а если Ванчо признался? — подумала я и эта мысль крепко засела в голове. — Нет, нет, Ванчо никогда не признается! Даже если бить его будут, все равно будет молчать! В нашем роду мужчины упрямые, упрямые и молчаливые, не признают ни бога, ни хозяина, ни начальника!»
Медленно вымеривая шаги по комнате, полицейский вдруг резко остановился передо мной.
— Верю тебе! — говорит. — Но твой сын встал на плохой путь! А ты поступила как настоящая мать и болгарка! Попробую тебе помочь! Как зовут твоего-то красавца?
Я сказала.
Начальник уставился на меня своими вытаращенными глазами. Потом подошел к телефону в углу и, покрутив ручкой, начал с кем-то говорить, несколько раз назвав имя Ванчо.
«Спасла его! Спасла дорогого!» — порхала в груди радость как цыпленок.
— Завтра сможешь увидеться с ним, — говорит мне начальник, положив телефонную трубку. — И скажи ему, пусть признается, кто ему дал листовки! И для него и для тебя так лучше будет!
— Скажу, а как же! Пусть признается, кто его подбил на это! — бросилась я целовать его волосатую руку.
— А теперь ступай! — он дал понять, что разговор окончен. — И хорошенько подумай, если хочешь, чтобы твой сын вернулся домой!
За дверью меня поджидала та девушка. Поблагодарила я ее и побежала домой. Ну а теперь? За что взяться? Замесила я тесто, чтобы испечь калач, развела огонь в печке и все думаю, что же ему из одежды отнести. Скрипнула дверь. Стоил вернулся.
— Стоил, — говорю ему, — Ванчо спасен!
И рассказала ему, куда ходила, что говорила, а он слушал и хмурил свои густые брови.
— А где они, знаешь?