— В околийском управлении! — отвечаю, и вдруг меня как обухом по голове ударило. — А Ванчо что, не один?
— Нет, — вздыхает Стоил. — С ним еще двое его товарищей!
— Боже! — всплеснула я руками. — Что же я наделала?
А если теперь начальник подумает, что именно они подбили Ванчо на это дело с листовками?
— Что сделала, то сделала — обратно не вернешь, — задумчиво говорит Стоил. — То, что говорила там, даже если опять тебя спросят, будешь повторять!
Всю ночь я глаз не сомкнула. Не нужно было говорить, что видела эти листовки. Лучше было бы, если бы молчала! Тогда и лгать не пришлось бы, что, мол, сожгла их!
Утром встала чуть свет. Стоил набросился на меня: куда это ты в такую рань собралась. Едва дождалась восхода солнца. Уложила в платок калач и теплый свитер, чтобы Ванчо ночью не зябнул, купила сигарет и отправилась в управление.
Было еще рановато. Пришлось долго ждать, пока не впустят. Стояла я под воротами околийского управления полиции и вчерашняя радость медленно угасала в сердце. Наконец-то разрешили войти. Ввели меня в комнату с голыми стенами, а погодя низенький темнолицый жандарм привел и Ванчо. Сидели мы друг против друга, я взяла его руки, а тот, темнолицый, у двери стоит и глаз с нас не сводит.
— Ванчо, — говорю ему, — признайся о тех проклятых листовках, тогда домой отпустят!
А он молчит, как всегда, и смотрит мне прямо в глаза. Потом украдкой взглянул на жандарма, и опять молчит. Я ему все говорю, мол, признайся, кто тебе дал те листовки, которые я сожгла в печке. Затем рассказала о нашем разговоре с полицейским начальником, и в какой-то момент почувствовала — он понял меня!
Развернула я платок. Ванчо отломил кусочек калача и едва выкурил сигарету, как тот, что у двери стоял, подал голос:
— Все, свидание окончено!
Ванчо поднялся, снял пальто и, одевая свитер, успел прошептать мне: «Отрицай! Все, что говорила! Ничего не видела, ничего не сжигала!»
Правда, я не расслышала, что он мне шептал. Но по губам — все поняла.
— Ничего, — повторяет он, — не видела, ничего не сжигала!
Что я могла ему сказать? Как будто кто-то толкнул меня в грудь и вырвал язык. Свернула платок и простилась с ним как с чужим мне человеком. Потом жандарм увел Ванчо.
Вышла я на улицу и вроде бы меня кипятком облили. Пока шла домой, все оглядывалась, не идет ли кто следом. Такой меня и увидел Стоил. Рассказала я ему все.
— Раз он так сказал, значит, будешь отрицать! — отрезал Стоил.
— Как же так, сынок, ведь я же говорила, что сожгла эти проклятые листовки!
— Будешь отрицать!
Я потеряла сон, места себе не находила. Все ждала, когда меня вызовут к околийскому начальнику, и думала: солгав однажды, второй раз обманешь запросто и так привыкнешь жить с ложью, что сделается она тебе сестрой родной!
Прошло несколько дней. Вызвали меня к следователю, который допрашивал Ванчо и его товарищей. Он пригласил меня сесть, начал говорить о том, о сем. А я молчу. Стою и повторяю про себя: «Ничего не знаю! Ничего не видела!»
— Ты листовки видела и сожгла их лично? — спрашивает следователь.
— Нет, — отвечаю. — Никаких листовок я не видела и ничего не сжигала!
— Что? — рявкнул следователь и так вскочил, что от его любезностей и след простыл. — Конспираторское племя! Все вы одним миром мазаны!
Он кричит, орет, угрожает мне, а я стою и чувствую, как меня в жар бросает. Как выдержала, как домой дошла — не знаю.
Повертелась по дому и — прямо в церковь. Упала на колени, бью поклоны и молюсь богородице: «Помоги мне, мать божья, ты ведь знаешь, что такое страдать по ребенку!»
Вот тогда Стоил и сказал мне:
— Это, мать, не грех, а компромисс с господом-богом!
Он почему-то был веселым и все время говорил мне, чтобы я повторяла, что ничего не видела.
— Только так спасем Ванчо и его товарищей!
Через несколько дней я узнала, что меня вызывает тот самый начальник, самый главный в околии. Испугалась. Не пошла. Но спустя час пришел за мной молоденький черноволосый полицейский и увел. Идем городом — я спереди, он сзади. Глаз не смею поднять, на людей посмотреть. Стыд! Стыд и мука!
Начальник полиции, злющий, сердитый, когда услышал, что я, мол, ничего не знаю и никаких листовок не видела, взбесился.
— Так ведь ты же их сожгла! — кричит. — Поэтому я и разрешил тебе свидание с сыном!
— Нет! — повторяю и чувствую, что вот-вот потеряю сознание. — Ничего не сжигала!
— Значит, обманула меня! — начальник позеленел и уставился на меня своими вытаращенными глазами.
— Сына хотела повидать!
— А может, ты сейчас врешь?