— Не виноват Ванчо! — заплакала я.
— Меня обмануть! — процедил сквозь зубы начальник. — Меня… Чтобы повидать сына и уговориться у меня под носом! Вон, чертово отродье!
Выталкивают меня из комнаты, из коридора, а я все упираюсь и кричу: «Ванчо, сынок, держись! Освободите его, он ничего не сделал!»
Кто-то ударил меня по лицу. Больно ударил. Чтобы замолчала. Но я не умолкла. По пути домой люди останавливали меня и я рассказывала им, где мой Ванчо. Злость меня охватила. И в церковь больше не пошла.
Как раз у Бонки родился первенец и зять хотел назвать его Ванчо, чтобы на дядю вырос похожим.
— Нет, — говорю, — Ванчо жив, даже живее всех нас и вернется домой! А внука моего назовем именем деда. Он был богатырем, его молодецкая кровь течет в ваших жилах!
И Ванчо вернулся. Похудел, осунулся, но остался все таким же жилистым. Я знала, что его били. Но никогда не расспрашивала об этом. И он знал, что я лгала ради него, но и он не спрашивал меня, что творилось тогда у меня на душе.
Потом наступили другие времена. Внуки, а их у меня восемь, подрастают и щебечут вокруг меня: «Бабушка, бабушка!»
Живу я у Стоила, в его новом доме. Пройдет день, два, собираюсь и иду в гости к Бонке или Ванчо, и у него уже семья. Они рады мне. Как говорится, на руках носят! И сердце мое полнится счастьем. Но постарела я, ноги не держат. Все оглядываюсь, где бы присесть, а присев, сразу же забываюсь, начинаю перебирать в памяти прошедшие годы. Их много, а как незаметно пролетели. Была на моем веку и радость, но горя, забот было больше.
…Слушаю щебетанье внуков и смотрю на свои опущенные на колени руки. Кажется, что вся моя сила, вся моя жизнь вытекли через них. Лишь сердце еще здоровое. И чем больше живу, тем больше удивляюсь: какие силы таятся в материнском сердце!
Перевод В. Жукивского.
СОНИН ОМУТ
Разбитый колесами телег проселок петлял вдоль извивающейся реки и чем дальше в горы врезалась полоска ровной земли, тем ближе сходились река и дорога. Ночью прошел дождь, а сейчас с выцветшего неба слепило и жгло солнце и от тяжелых полегших хлебов тянуло запахом влаги. В ухабах и выбоинах дороги блестели лужи. Расплескивая их, топал конь, легкая телега плавно покачивались, а двое солдат и возница как будто плыли бесшумно над морем хлебов.
— Эге-гей! — прокричал возница и его звонкий голос разлился над затихшим простором.
Никто не ответил на его крик, никого не было видно в это воскресное утро — ни среди хлебов, ни по близким красноватым холмам. Вдали, за холмами вздымались синеющие горбы горных вершин и от их прозрачности, от теплых испарений влажной земли и солнечного блеска в груди Данаила возникало ощущение нереальности всего происходящего, охватившее его, едва они очутились среди ярких красок этой скрытой горами котловины.
Одиночный выстрел неожиданно разорвал тишину. Данаил вскочил на ноги, но, покачнувшись, ухватился за плечо своего товарища.
— Какой-нибудь охотник браконьерит! — бросил возница, шаря глазами по голым холмам, скованным в бесконечную цепь.
Где-то впереди, там, где сходила на нет полоска ровной земли и река билась в последних порогах среди скалистых холмов, лежал Синий омут.
— А вон там, — показал возница в сторону поредевшей зелени справа — там электростанция!
— Какая электростанция? — спросил Данаил. — Вы ведь получаете ток из города!
— Эта старая! Еще с тех времен! — пояснил возница и молодое лицо его покраснело. — Ее братья Каназыревы построили давным-давно для своей фабрики в городе! А наши, сельские за каналом смотрели!
Данаил обернулся и посмотрел на прямой ряд акаций. Там, где обрывался их зеленый пунктир, краснел острый верх крыши.
— Это и есть станция! А канал начинается от Сониного омута! Доберетесь туда, сами увидите!
— А почему Сонин? — спросил Данаил. — Он вроде Синим называется.
— Это мы его так зовем — и Сонин, и Синий!
Данаил сообщнически подмигнул приятелю.
— Не утопилась ли там случайно какая-нибудь Соня?
Возница втянул голову в плечи и огляделся по сторонам.
— Топилась, — прошептал он. — Или ее муж застрелил, никто не знает… Но красивая была и волосы русые, длинные, как у колдуньи!
— Одним словом, — рассмеялся Данаил, — в честь русалки Сони омут и окрестили!
— Да, Соней ее звали! — подтвердил возница. — Когда в село спускалась, и мужики, и бабы — все на нее засматривались!
— Ну, а ты сам?
Возница вновь покраснел.
— Я тогда еще ребенком был… Но помню, как произносили ее имя. Хоть и не привычно для нас, но красиво!