Мы решили перейти на другую сторону широкой улицы, по которой проходил трамвай. На том месте, где мы вчера сошли с Сашкой и Линой движение было остановлено. Со стороны города с бешеной скоростью мчались открытые машины, набитые полицейскими. Я хотел было вернуться назад.
— Бессмысленно, — остановил меня Дамян.
Губы его побелели.
Мы пробрались к железнодорожной станции к пустым в это время дня угольным складам. Здесь нас никто не узнает, никто не усомнится. А со стороны города с воем мчались все новые и новые машины и вой этот оглушал наш старый квартал.
— Выбралась ли она? — подумал я и по взгляду Дамяна понимал, что он думает о том же.
Под облачным небом было тихо, сюда едва доносился гул большого города. Мы были напряжены, но оставались сравнительно спокойными до момента, когда услышали первый одинокий выстрел, после которого завязалась ожесточенная перестрелка.
Я вскочил. Дамян подножкой сбил меня с ног, прижал голову к земле.
— Пусти меня! Пусти!
Я скрипел зубами. Бил ногами по толстым стенам склада, в котором мы укрылись. Мой нос был забит угольной пылью и шлаком.
— Пусти меня!
Вдали грохотали выстрелы. Мы слышали их эхо.
— Пусти меня!
Железные пальцы Дамяна не отпускали мою шею. Да и я уже не вырывался столь яростно. Меня охватило отчаяние, злоба на весь мир, и город под темным небом казался мне теперь мертвым.
Далекая стрельба продолжалась час или два. Я потерял представление о времени. Знал только, что Сашка сражается и впоследствии узнал, что она действительно около трех часов отстреливалась от окруживших флигель полицейских.
Прошел маневровый паровоз. Потом опять загремели выстрелы. Через некоторое время послышался глухой взрыв гранаты и все стихло.
— Айда! Нам нельзя больше оставаться здесь!
Дамян помог мне перебраться через ограду склада. Лицо у него окаменело, губы побелели и, наверное, таким он был когда умирал.
Лина тоже погибла.
Жива Роза. Я тоже остался жив. Но всегда, когда мы встречаемся, мне кажется, что за стеклами ее очков таится упрек.
А может, это мне только кажется!
Должны были пройти годы, чтобы я понял, что Сашка любила Дамяна, любила беззаветно, как полюбил ее я после ее смерти. Поэтому, наверное, так часто прихожу я на то место, где впервые увидел ее. Шумит вода — невидимая, скрытая в каменном чреве горы. Плоский, слегка наклоненный камень среди морен все такой же. Тропинка внизу стала широкой дорогой. С противоположных некогда глухих лесистых склонов доносится людской гомон. И я вижу Лину, вижу Сашку — ее умное, по-детски доверчивое лицо. Напрягаюсь, чтобы услышать ее голос. Шумит под гранитом вода. Видение исчезает. Остаются небо, камни, трава…
Перевод Л. Христовой.
СВЕТ МИРА
К полудню все небо заволокли облака и в метеорологической станции стало темно. Тяжелые мутно-желтые облака расползались из невидимых глубоких долин и поднимались вверх, но все никак не могли слиться и окутать спластовавшимися клубами скалистую вершину. Добравшись до нее, облака будто теряли свою темную силу, рассеивались, обходили ее как остров и откатывались дальше, подгоняемые холодным ветром, наполнившим пустотой все пространство над мрачными горами. Из глубоких отвесных ущелий изредка доносился глухой вой, сопровождаемый тревожным лаем собаки. Ощетинив длинную рыжую шерсть, она то застывала на кромке пропасти, о которую разбивались водовороты облаков, то стремительно неслась по утоптанной тропинке и железное кольцо звенело, скользя по натянутой между станцией и конурой проволоке.
— Надевайте свитера! — сказала жена метеоролога. — Холодает.
Облачившись в толстые свитера, мы подсели к окну. Утром мы грелись на ярком солнышке и перед нами насколько хватало глаз простирался хаос горных вершин и хребтов, посеребренных первым снегом; а сейчас все иначе — не менее хаотическое море движущихся облаков застилало весь горизонт. Мы сидели молча, удивленные могучим величием гор и изредка поглядывали на женщину, суетившуюся у горящей печки. Ее муж, метеоролог Вельо, еще утром ушел проверить дождемеры по ту сторону огромного водосборного района, и плохая погода задержала его где-то в горах. Но, похоже, и он, и его жена, уже привыкли к резким переменам погоды и не пугались их, а может суровые условия жизни на голой скале, продуваемой со всех сторон, приучили их не выдавать свою тревогу.
— Слышишь, как гудит в ущелье? — шепнул мне друг.