— Удобно! — ответил незнакомец.
— Тесно!
Мужчина улыбнулся. Правда, я не видела его, но знала, чувствовала — он улыбнулся. Меня охватила злость — черная, как мрак, глубокая, как тишина этой бессонной ночи в нашей полуподвальной комнате. Я ненавидела и Донку, и Савину, ненавидела и себя за собственную наивность и глупую доверчивость.
Время текло медленно, как никогда медленно. Я уснула лишь на рассвете. Проснувшись, сразу же вспомнила обо всем и подумала, что, наверное, это был сон. Я лежала и восстанавливала в памяти, как Донка встретила меня у проходной, как говорила о чем-то туманном и непонятном. Я приподнялась на локтях, надеясь увидеть на кровати напротив лишь Савину, даже если и то, что произошло ночью, не было сном.
Через южное окошко врывалась полоска серого света. Странно, восточное окошко было закрыто газетой и задернуто занавеской. Но это вполне естественно, ведь ночью-то здесь был мужчина. Я увидела белое лицо Савины, мягкую линию ее спины; и рядом с ней — чью-то щупленькую, затерявшуюся в складках одеяла фигурку. Тонкая худая рука слегка откинула одеяло и показалась темноволосая голова мужчины. Я ладонью прижала губы, до боли закусила их и в тот же миг встретила взгляд черных, бодрствующих, уставившихся на меня глаз. Как будто вся тревога теплой летней ночи притаилась в этих больших, спокойных, несколько грустных и насмешливых глазах.
Резким движением я натянула на себя одеяло и откинулась на жесткую подушку. Меня волновало то, как же я теперь оденусь, что это за мужчина, что он делает в постели Савины, в нашей комнате, почему он ворвался в нашу жизнь вообще?
Я не видела, когда проснулись Донка и Савина. Не знаю, спали ли они или нет. Они поднялись одновременно. Донка коснулась моего плеча:
— Пора!
Ее бледное лицо было спокойным, а глаза смотрели на меня выжидающе.
Укрывшись одеялом, незнакомец лежал лицом к стене. Из-под одеяла виднелись его брюки и ступни ног в серых шерстяных носках. Под кроватью я заметила грубые черные полуботинки, а под подушкой — пальто. Он спал одетый.
Савина сняла ночную рубашку, они с Донкой быстро оделись, как обычно. Вновь обратились ко мне:
— Ежик, поднимайся!
Убедившись еще раз, что незнакомец не смотрит на нас, я вскочила и молниеносно оделась.
— Не спеши, — сказала Савина, — платье одеваешь навыворот!
Я почувствовала, что мое лицо залилось краской. Схватила завтрак — ломоть хлеба и виноград — и выскочила во двор. Савина задерживалась. На работу мы пошли с Донкой. Я сторонилась ее, шла молча.
— Ты обещала ни о чем не расспрашивать! — промолвила она.
— А я и не расспрашиваю!
— Сердишься!
Я не ответила. Вся обида, стыд и необъяснимое смущение, взгляд незнакомца, который я все еще ощущала на себе, скопились в двух небольших, гневных слезинках, обжигающих уголки моих глаз.
— Не надо! — почти испуганно прошептала Донка.
И ее рука, как вчера, коснулась моей.
— Не надо! — повторила она взволнованным голосом. — Ты же не знаешь, что это за человек!
— Знаю!
— Нет, не знаешь! Таких как он в мире мало!
Я отстранила ее руку.
— Оставь меня! — я понимала, что нужно овладеть собой, быть разумной и спокойной, но ничего не могла поделать. — Я все знаю! Поняла вас и вашу тайну…
И побежала. Донка бросилась мне вслед, я слышала ее умоляющий, отчаянный голос: «Остановись! Остановись!» — но мне не хотелось ни оборачиваться, ни останавливаться. Победоносная, полная горечи улыбка таяла в моей груди. «Успокойся! — говорила я мысленно Донке. — Вашу тайну я никому не выдам! Хватит с меня и того, что я поняла, как обманчив мир!»
Эта ночь как будто открыла мне глаза на жизнь. Я повзрослела, изменилась. Осознала намеки Коце, взгляды мужчин красильного. Все казалось мне мрачным и подозрительным. А он, мой кудрявый, ходил за мной, сраженный неожиданной холодностью, и не мог объяснить себе моего поведения. Мне всегда нравилась его добрая, чистая улыбка, его сильные и ласковые руки; даже теперь, спустя много лет, он все также мне нравится. Но в то утро я избегала его, сторонилась всех и ощущала, как в сердце до боли натягивалась тоненькая, чувствительная струнка. Я готова была разрыдаться в любой момент, но глаза оставались сухими и измученными.
Казалось, этому испытанию не будет ни конца, ни краю. Вместо того, чтобы уйти, исчезнуть навсегда, незнакомец расположился в нашей комнате как у себя дома. Да я и не очень-то удивлялась. Поняла: от моих подруг можно было всего ожидать. И решила, что нужно лучше узнать этого низенького худого парня. Откровенно говоря, я удивлялась вкусу жизнерадостной, пухленькой Савины. Что ей нравилось в этом щупленьком мужчине с высоким лбом и большим ртом? Лишь лоб его — высокий, умный — был красивым да в глазах мягко светилась та утренняя, глубокая печаль, поразившая меня тогда на рассвете.