Федот сестру не останавливает:
— Пусть её... — смеётся. — До костей поди-ко не обглодают...
Напоит Финета, накормит бесфамильника дорожного, спать укладёт... Утром не успеет сумошник узел свой собрать, а уж Финета все окна проглядела, сватов ожидаючи.
Ну погарцует у окон, посуетится и плюнет — осердится. А потом опять своё, опять залучает всяких захребетников. Дашутка стала укорять тётку:
— Смеются надо мною подружки... Что же ты делаешь, тётка Финета?
И Финета уже понимает свою пустую затею. Уж и грозится с досады:
— Не пущу никого! Хоть помирай под забором, не пущу!
И почти той же ночью постучись кто-то в калитку. Ночь расходилась ветреная, мокрая... А стукоток уж такой несмелый, будто и не надеется тот, кто стучит, что его в тепло пустят.
Если бы Финета не прислушивалась ко всяким шорохам, не услыхать бы ей того стука. Встрепенулась, Дашгутку посылает:
— Беги скорей, отвори! Может, его судьба послала?..
— Ты ж зарок дала, — сидит Дашутка. — Уж лучше пусть человек в чужом дворе попытает добра. Может, там его за простое благословение примут.
— А я говорю, ступай! — осердилась Финета. — Неспроста у меня колотится внутри: он это!
— Эх, тётка Финета, тётка Финета, какая ты хорошая раньше была! — упрекнула Дашутка.
Но послушаться — послушалась. Пошла отворять калитку.
На дворе дождь хлещет, берёза обтрёпанная жмётся к самой стене дома, а ворота ветром распахнуло... Старик же убогий в калитку скребётся — слепой!
У Дашутки сердце занялось. Взяла она старика за руку, ведёт:
— Пойдём со мною, дедушка. Тепло у нас, сухо...
А Финета от нетерпения на крыльцо выскочила, стоит, присматривается. В темноте такой разве чего сразу разглядишь?
— Э, нет! — вдруг замотала руками Финета. — Этого не веди! Не веди, говорю, этого! В который раз он завертает к нашей калитке. Ишь ты! Узнал дорогу. На той неделе я кого два раза кормила? Хватит, батюшка мой, хватит!
Дашутка в слёзы:
— Кого ты гонишь, тётка Финета?
Стали втолковывать одна другой свои понятия. А старик тем временем выбрел на улицу, напрямки сырою луговиною захлюпал кудато: добрую дорогу сослепу да с горя потерял.
Дашутка хватилась, в сенях отцову шубу да сапоги натянула, старика уж у самого леса догнала.
— Ты, дедушка, шибко на тётку мою не серчай, — плачет... — Она ж из-за меня такою сделалась. Слыхал, поди-ко, про Старика-Боровика?
— Слыхал, — гладит её старик по голове, — а то как же...
— Так тётка моя Финета уж больно в того Боровика поверила, обнадеялась... Раньше-то, бывало, она и без того каждому подаст, а теперь всё Боровика ждет. А идут другие да другие... Она и досадует, как малец на палку, которая не стреляет. Она бы хотела, чтобы с его лёгкой руки ко мне добрые сваты приехали, а то приданое такое бы дал, на которое женихи кидаются... Не может никак понять: зачем бы тому Боровику нищенствовать, если бы у него у самого чего за душою было?
— Так ить может статься, что он лохмотьями только прикрывается?
— И ты, дедушка, про то же, — улыбнулась Дашутка. — Скажи лучше, куда ночью пойдёшь-то? Может, к нам воротимся. Поди-ко, отошла теперь тётка моя, сидит, кается...
— Да уж нет, дитятко, — отвечает старик. — Я уж лучше до Белояровки пойду. Там у меня родня никакая с краешку деревни живет. Ты меня, внучка, только на дорогу выведи.
— Какая ж такая Белояровка? — спрашивает Дашутка. — Не слыхала я об такой деревне.
— Успеешь ещё услыхать, — загадкой ответил слепой. — Твоё время впереди.
— Такая ночь поганая, — жалеет старого Дашутка. — Куда ты? День настанет — тогда пойдёшь.
— У меня, внученька, и ясным днём в глазах чёрная звезда полыхает. Я уж и помнить забыл, какой он, день-то, бывает.
— Ой, дедушка. Не то я говорю, — кается Дашутка. — Провожу я тебя, сколько надо.
— Пойдём, — соглашается слепой. — Проводи, когда тётка не заругает.
Вот и пошли они хлипкою дорогой повдоль тёмного лесу. Разговаривают идут, посмеиваются, где смешно, вздыхают, где тошно... Дашутка про своё говорит, старик — про Дашуткино... И про дождь забыли, и про ветер... Да и кончился тот дождь, улеглась погода... Дорогу подморозило. Луна выплыла. Светло Дашутке.
Слепой и говорит:
— Шибко ты, внучка, ноги погоняешь. Запалила меня вконец... Дай-ко передохну. Тут брёвнышко должно у дороги лежать. Сиживал я тут...
Дашутка и правда бревно увидела.
— Какой ты памятливый! — удивляется.
— Нельзя мне, внученька, по-другому... Я памятью вижу...
Сели они на бревно. Сидят, толкуют. А старик всё чего-то ногой пришаривает у бревна.