– А я, кажется, про дом Шугая слышал, мне в подвале рассказывали. Жили мы в нашем подвале, как крысы в бочке. Вот решил, что пора.
– Чё пора? – потеплее засунула лычка руки в подмышки. Весна – это куда теплей чем зимой, но холодок пробирал. К вечеру на столбах и остовах тачек иней блестит, в глотке льдом щиплет.
– Решил, что пора в банду идти – хоть в какую, даже в Каргу. Хотя про вас только плохое слышал.
– А чё, про кого-то чё-то хорошее слышал?
Рейка замолчал. Но поздно, разбередил лычке мысли, без трёпа теперь и тащиться не охота. Может свалить из Карги? Ё-ма-на, и куда? Чалая же коренная! Чё она, в подвал к кому сунется грибы жрать, или с ломтями таскаться и бацаться?
– Всё, кранты нам с тобой, Рейка. Не пропалишь ты эту хату, – прогундосила она. – Центровые шманали-шманали, мизга шманала-шманала, загоны шманали, кутышня, ломти шманали, а нет хаты – никто не нарыл.
– Это та самая квартира, где добра полно? Ещё говорили она запертая, внутри мебель, и штуки всякие разные из прошлого, как в старовременье.
Чалая пнула с пути позеленелый кусок кирпича и только фыркнула.
– Ты чё, ваще про Шугайскую хату не рубишь?
Рейка замолк. Совсем зелёный чушкарь, она таких на Каланче навидалась. В банду лепятся, а сами ссыкуют из подвала наружу вынырнуть. Всё-то им по углам загоны мерещатся, и сами же они к загонам блатуются, только бы больше не ссаться.
– Шугай – это крышак был какой-то главный? – спросил Рейка.
– Ё-ма-на, Шугай тебе не просто крышак, он из крышаков ломоть! – вправила ему мозги лычка. – Скипер лет двадцать назад крышевал – лютый был падла, но в раз отскочил, в ломти подался. Я вот сколько на свете живу, ни разу не видала, чтоб крышак по своей воле с себя посвист скинул. Не, коли бычары прижмут, срез на Вышке поднимут, бывало и посвист протягивали, но Шугая хер кто прижимал. Он припадочный был, дурка лысая, тока задумает, что против него шкнягу толкают, первый кого хочешь уроет. Скиперские по тому времени всех щемили, но Шугай у Скорби, крысоёпов этих, Цацу себе заглядел, и, мол, втюрился в неё по уши.
Чалая поскребла лоб, прикидывая, чё там ей старые Птахи рассказывали, кто сами Шугая видели, она ведь по малолетке не понимала ни шиша. Любви в Центре не было, а уж чтобы крышак ради чужой Цацы на другую банду полез, о таком Птахи по сей день зубы чесали.
– И что дальше было? – поджимал Рейка.
– Цаца у Крысюков – рыжая-рыжая, прям огонь-центровая. И погоняло у неё было такое – Огнёвка. Крышак Скорбный её на Тузах запер, через загонов туда хер проломишься, всех своих в рыло знают. Так Шугай дотерпел до волны, когда крысятина под Каланчу Скорби полезет, и сам бугор Скорбящих на Колодах стоять будет. У Скорбных не как в Карге: мы волну на крыше работаем, а они крыс внизу на Колодах давят. Пристяжных Шугай обкуралесил и подрезал их крышака, и посвист тиснул. Всю банду, считай, без харчей на мориловку кинул. Со Свистом мог всех Крысоёпов подмять, а только за одну Огнёвку им выставил: «Гоните, мол, Краснучку мою! Остальным, падлы, давитесь!». Птахи намазывали, мол, Шугай Огнёвку в той самой хате на сладкую жизнь и приныкал, ни одна сука потом не пропалила, где их хаза стоит.
Чалая огляделась вокруг – окна пустые, дома чадью подъеденные, ни одного угла целого. На стене ворона в круге – угольная метка Карги. Шли они с Рейкой ещё по своей территории, здесь можно и в полный рост не щемиться.
– Значит квартирка-то всё-таки есть, раз там жили, – подталкивал Рейка. – Может найдём?
– Щас: крыша хлопает в ладоши, всем спасибо, план хороший... – схаркнула Чалая. – Хата в такой пупырловке заныкана, куда крыса хер не суёт. Или нет этой хазы ваще – сказка туфтовая. Вот и шманай чего нет.
– И что делать-то, если нет?
– Шманать, – только и пробурчала лычка.
Вдруг над головой загалдело, закаркало. Большая стая ворон пронеслась низко над городом. Живое чёрное облако затянуло небо. Вороньё как безумное летело на Каланчу Карги.
– Во даёт! – задрал башку Рейка. – Это же сколько мяса попёрло…
– На хера свистнул! – озиралась на ворон в небе Чалая. – Не по времени волна, не нагнездились ещё, мяса не нажирили, сука!